Неужели когда вокруг так много безумия, оно становится чем-то дозволенным?

Плот, забитый ведьмами Свайали, которые кутались в свои развевающиеся золотистые одежды, и ближней дружиной Саубона, отяжеленной доспехами и ощетинившейся убийственной сталью, скользил над Туманным морем. Они казались каким-то разношерстным сбродом, эти рыцари Льва Пустыни, но на самом деле ни один из королей-верующих не смог бы похвастаться, что сумел собрать вокруг себя отряд людей более опасных и смертоносных.

Мир по курсу платформы то покачивался, то выравнивался вновь. Саубон поймал себя на том, что, подобно Пройасу днем ранее, столь же неотступно всматривается в фигуру своего господина и пророка, стремясь не столько увидеть его, сколько разгадать, словно образ его был неким шифром, за которым скрывались тайны менее заметные, но более ужасающие, нежели он сам. С некоторым усилием он оторвал от Келлхуса свой взгляд, заметив голую бледную тушу – то ли человечью, то ли шранчью, – покачивающуюся на черных волнах.

Что это еще за подростковый лунатизм?

Не стоит хвататься за ленточки, свисающие вдоль лестницы. Мужи держатся за то, что сильнее, – это просто их путь. Они цепляются за все неспешное и крупное, чтобы лучше противостоять сумасбродству всего мелкого и прыткого. Дух Пройаса был сокрушен по той же причине, по которой сам вид Орды оскорблял сердце: из-за потребности в чем-то большем, превосходящем ее безмерность и при этом не являющемся проявлением безумия.

Потребности в смысле, в некой сущности, настолько огромной, чтобы казаться самой пустотой, настолько неспешной, чтобы представляться мертвой.

В опоре.

Но абсолютно все было таким мелким и таким прытким, что лишь расстояния или заблуждения могли заставить помыслить иное. Чем была Орда, как не подтверждением этого, нагромождением непристойностей и мерзостей, продолжающим, тем не менее, желать и даже жаждать? Доказательством того, что и возможность просто жрать и срать может служить опорой.

В отличие от Пройаса, Саубон всегда ожидал от мира чего-то подобного. Противоестественным образом признания его господина и пророка не столько опровергли, сколько подтвердили его веру. То, что Келлхус тоже оказался мелким и прытким, не отменяло того факта, что он был намного сильнее. Сейчас он стоял спиной к суше, окутанный сияющим ореолом, опускался с небес прямиком в чудовищную, изглоданную тушу Антарега, – человек, который завоевал все Три Моря. Независимо от того, кем он там на самом деле был, он был больше, чем любой из смертных, топчущих эту зеленую твердь. Независимо от того, кем он там на самом деле был, он был Анасуримбором Келлхусом. Чем больше Саубон размышлял над этим, тем больше ему казалось, что он верил не столько в слова, сколько в силу и власть – в то, что отрицать попросту невозможно. Завоевания Анасуримбора Келлхуса были для него единственными значимыми откровениями, единственными истинами, которые смогут засвидетельствовать следующие поколения. Как он сказал Пройасу, кому же еще, как не ему, до́лжно вытесывать их будущее?