Но лишь повредил одну из трех сросшихся костей башрага. Зловонный гигант заверещал, визг его перешел в утробный рев, и великан яростно ударил в ответ.

Саубон увернулся, услышав легкий звон, с которым ржавое железо скользнуло по его шлему, и вдруг обнаружил, что, заходясь смехом, вопит:

– Хорошо!

Он ткнул острием своего меча в уродливое колено создания и уклонился от второго бешеного удара. Очередным тычком он вколотил одно из сочащихся слизью лиц глубоко в щеку твари и, прянув вперед, поверг визжащего башрага наземь, насквозь проткнув его ублюдочную плоть.

– Мне как раз надоела цыплятина!

Он закружился и взревел от буйной нечестивости этой остро́ты. Рыцари Льва Пустыни кромсали вокруг него толпу тварей, что казалась рощей кошмарных деревьев. Саубон заметил, как Скраул замешкался, уворачиваясь от летящей на него дубины. Секира Богуяра тут же расколола на части котлоподобный череп его убийцы, а Скраул исчез из виду, буквально вколоченный в землю. Одна из тварей попятилась, споткнулась и, кувыркаясь, рухнула прямо в Колодец, но ее тут же поймал восходящий поток.

Яркий блеск привлек вдруг взгляд Саубона. И он первым увидел рухнувший в небо из кишки Колодца, сверкающий и даже не поцарапанный ворохом кружащихся обломков…

Золотой сундук.

Эренго кишела вскипающими множествами, словно равнину до самого горизонта посыпали каким-то отвратным порошком или покрыли копошащимся ковром. То, что раньше выглядело трясиной из смутных кошмаров, ныне терзало взор сверканием глаз и зубов, шевелением пальцев, видимых столь ясно, что их можно было даже сосчитать. Облака кувалд и тесаков сотрясались и дрожали над Ордой, словно ее бьющиеся в эпилептическом припадке отродья.

Над всем этим черным, рваным силуэтом реял Ауранг, будто клочок пепла, парящий в охряных порывах ветра.

Апперенс Саккарис распустил узел на своем поясе Менна, и его одежды волнами заколыхались на ветру, раскрылись, словно кроваво-красный цветок с загнутыми мясистыми лепестками, подобный так ценившимся в Шире ирисам. Владыка-Книжник вышел из своего добровольного заточения; сам Сесватха шествовал ныне по миру, объятый древними гибельными тотемами. Голосом, полным всесокрушающей ярости, он начертал дугу, пронзившую дали, раскаленную и сияющую серебристым светом. Девятая Меротика…

Алые волны его развевающихся одеяний напоминали витражное стекло, воссиявшее в солнечном свете. Но Обереги инхороя под воздействием Абстракции лишь слегка замерцали, и не более. Чуждая мерзость смеялась вместе с Ордой.

– Ауранг! – прогремел великий магистр Сохонка. – Я вызываю тебя на бой! Я требую спора меж нами, как в давние дни!