Каждая из этих особенностей имела свое происхождение и направление. Каждая проистекала из какой-то причины и сама была причиной чего-либо. Каждая была узелком, в котором сходились переплетенные нити прошлого, расходясь затем во все стороны и исчезая в пустоте будущего. Но Выживший имел о них представление лишь в той мере, в которой они коренились в его истоках, в его собственном прошлом. Он не знал, обо что мальчик поранил палец, что за изъян вызвал потемнение кожи у женщины и болезнь, поразившую руки старика.

Он был лишь связан с оболочкой этих вещей и событий – с клубком нитей.

Все прочее было Тьмой.

После всех длившихся поколениями тренировок, после разведения детей, соприсущих Логосу, дуниане могли лишь пронзить эту оболочку, разрезать ее, разрезать и еще раз разрезать. Они слизывали кровь знания и не могли даже надеяться испить ее полной чашей, так, как это сделала женщина прошлым вечером. Да что там испить – они не сумели бы даже поднять эту чашу.

Дуниане видели только оболочку Причинности – пульсирующую паутину простершихся во всех направлениях нитей – и считали, что Причина является вообще всем, что она заполняет собою всю тьму без остатка. Но они были глупцами, думая, что Тьму, даже в столь незначительном отношении, можно прозреть. При всей своей проницательности они, погрузившись в неведение, были столь же жалкими, как звери, не говоря уж о мирских людях.

Совсем иная кровь, пульсируя, пробивалась сквозь извечную черноту, струясь сразу изо всех точек.

Ему достаточно было только взглянуть на беременную женщину, чтобы даже сейчас узреть эту кровь, пусть ощутимую едва-едва, подобно еле уловимому оттенку рассвета, окрасившему горизонт во время самого длинного из ночных бдений, или подобно первому трепыханию подступающей болезни.

Они спустились к обширному пастбищу, головы их болтались вверх-вниз, когда они опрометью неслись по склону. Она двигалась ниже остальных. Наброшенные на ее плечи шкуры придавали ей облик несколько диковатый и к тому же мальчишеский – из-за коротко обрезанных волос. В отличие от старого волшебника или даже мальчика, петлявших на своем пути, точно шмели, она шла с убежденностью человека, следующего стезею давней и привычной.

Каждым шагом своим держась Причинности.

Разумеется, она не владела этим знанием, и оттого происходящее казалось еще более удивительным и даже чудесным. Она обладала убежденностью, которая ей самой не принадлежала: но как же это могло быть? Как можно вместить в себя нечто столь бездонное, не говоря уж о том, чтобы постичь его душою настолько слабой и ограниченной?