— А кто был с вами?

— Никаких больше вопросов, пока не назовёшь имя.

Мальчик задумался, облизал губы, потом сказал:

— Я — Ник. Ник Уилхолм.

— Хорошо, Ник. — Тим показал символ мира. — Сколько пальцев ты видишь?

— Два.

— А сейчас?

— Три. Другой мужчина говорил, что он мой дядя?

Тим нахмурился.

— Это был Норберт Холлистер. Он владеет местным мотелем. Если он приходится кому-то дядей, то я об этом ничего не знаю. — Тим вытянул один палец. — Следи за пальцем. Хочу проверить твои глаза.

Глаза «Ники» последовали за пальцем влево и вправо, затем вверх и вниз.

— Кажется, ты не сильно ушибся, — сказал Тим. — По крайней мере, будем надеяться на это. От кого ты бежишь, Ник?

Мальчик насторожился и попытался встать с кресла.

— Кто вам такое сказал?

Тим тихонько остановил его.

— Никто. Просто, всякий раз, когда я вижу ребёнка в грязной изорванной одежде и с разорванным ухом, выпрыгивающим из поезда, такое предположение рождается само собой. Так, кто…

— Что тут за крики? Я слышала… ох, господи ты боже мой, что случилось с этим мальчиком?

Тим обернулся и увидел Сироту Энни Ледо. Должно быть, она была в своей палатке позади станции. Она часто приходила туда вздремнуть в середине дня. Несмотря на то, что в десять утра термометр показывал восемьдесят пять градусов, Энни была в полной, как её называл Тим, мексиканской экипировке: серапе, сомбреро, старые браслеты и спасённые от забвения ковбойские сапоги со складками вдоль швов.

— Это Ник Уилхолм, — сказал Тим. — Он приехал в наш городок Бог знает откуда. Спрыгнул с 56-го и на полном ходу врезался в сигнальный пост. Ник, это Энни Ледо.

— Очень рад познакомиться, — сказал Люк.