— Вот хорошо, — говорит продавщица. — А то сил не было от этой жары.

Ирина думает о них, об одиннадцати, шагающих сейчас под открытым небом неизвестно куда. У Рыжего дождевик, слава богу, что она вспомнила о дождевиках, в последний момент прихваченных на всякий случай, засунутых в карман позади кофра; она и не заглядывала туда, когда разбирала вещи…

А с детьми теперь и не вернешься назад — об этом она думает потом, во вторую очередь. Придется пересидеть ливень здесь, будем надеяться, он ненадолго.

Дети уже насмотрелись на льющуюся по стеклу воду и вернулись обсуждать насущное:

— Я возьму дракона и свисток…

— Мама сказала — одно!

— А я — мороженое.

— Тогда и я!

— Нет, — вступает Ирина, — мороженое не куплю, простудитесь. Видите, какой дождь?

— Маму надо слушаться, — поучает продавщица.

Она вызывает у Ирины чувство физической неодолимой гадливости — как будто силиконовая кукла притворяется человеком. Но это единственная связь с гипотетическим внешним миром, куда ушел Рыжий.

Подходит вплотную к прилавку, опирается на витрину и заводит разговор, подпустив в голос интимно-бабьих интонаций:

— А скажите, пожалуйста… У нас тут одной девочке рожать скоро — у вас тут можно заказать заранее вещичек детских, медикаментов, может быть?

Слово «медикаменты» лишнее, выпадающее из стилистики. Лицо продавщицы становится каменным:

— Тут не аптека.

— А где аптека? — Ирина чувствует, что оно витает где-то близко, словно невидимый в темноте звенящий комар — зацепка, ниточка, возможный системный сбой неизвестного всеобщего заговора, ключ к дальнейшей судьбе Рыжего, и тех, кто пошел с ним, и тех, кто остался.

Продавщица пожимает круглыми плечами и роняет:

— В городе. Ближе нету, — и внезапно смягчается. — А за детское я поспрашиваю, пускай заходит, может, завезут чего.

— Откуда завезут? Как туда попасть? — скороговоркой спрашивает Ирина. — В город? Вы же понимаете, это очень надо, ей же рожать…

— Женщина, вы берете или как?