Это самое страшное из всего, что с ним случилось. От этого он и бежал — в кардинально иной статус, в незавидную роль человека, исполняющего чужие решения и приказы. Как бонус — настоящего мужчины, это облагораживает в собственных и чужих глазах, ни на йоту не добавляя ответственности. Мужчиной быть гораздо легче, чем отцом или творцом.
— Вы тоже думаете, что она побывала там, снаружи? — вполголоса спрашивает актер, и Михаил в упор не понимает, о чем он. Впрочем, тот разговаривает не с ним. — Согласны с Анной Георгиевной?
— А почему бы и нет? Очень возможно, — отвечает чиновник. — И не только собачка, но и девочка. С ней же все в порядке? — обращается он опять к Михаилу. — С вашей дочерью?
Михаил категорически не хочет говорить о Карине. Ни с ними, ни с кем-либо другим.
Его избавляет от этой необходимости писатель.
— Идемте, — просто, без всякого пафоса, предлагает он.
И первый, сгорбившись и по-птичьи сложив плечи, неловко лезет в треугольную дыру. За ним ныряют стоящие ближе всех студенты, потом Иринин муж просачивается без потерь в своем дождевике, а мужчина в камуфляже бросает ругательство, зацепившись за сетку выбившимся из-под маскировочной шапки хвостом, потом пролезают ролевики, и коренастая Рысь оттесняет высокого, решительно ступая перед ним, а дальше, мимолетно повздорив насчет очередности, идут чиновник с актером. Он, Михаил, получается, последний. Замыкающий — сдержанно почетная роль.
Когда он выпрямляется по ту сторону решетки и осматривается: ничего ведь не изменилось?… все осталось как прежде? — передние уже прошагали сколько-то метров по внезапно голому склону, поросшему жухлой, прибитой дождем травой. Писатель движется впереди всех, выпрямившись, чуть откинув назад голову, на которой заметно недостает благородной седины, скрытой сейчас под смешной вязаной шапочкой.
И вдруг его силуэт размывается по краям, колеблется, плывет, словно клякса, в дождливом воздухе.
№ 31, стандарт, южный
Им сказали не покидать кают вплоть до последующих объявлений. И Нина сидела неподвижно на самом краю койки, съежившись, обхватив колени руками. Рядом попискивала в коробке Зисси, она тоже сжалась в комочек, уткнувшись мордочкой куда-то возле хвоста.
А вот Анюте никак не сиделось на месте, она широким гренадерским шагом мерила туда-сюда тесную каюту, позабыв о своей морской болезни и прочих капризах путешествующей дамы, которые, не могла не признать Нина, очень ей шли, безукоризненно точно попадали в стиль. С момента отплытия Анюте постоянно чего-то не хватало, что-то не подходило и подлежало замене, в ресторане ее вечно не так обслуживали, а на палубе оставляли без должного внимания, чего она не могла потерпеть. Поначалу Нине было за нее стыдно, а потом она поняла, что так и надо, что и в этом тоже состоит отдельная прелесть путешествия дам в возрасте, удовольствие, ставшее доступным именно теперь. Нет, она, Нина, конечно же, ни в чем подобном не нуждалась, ее потребности вне дома вообще катастрофически съеживались под натиском врожденной деликатности — но к Анютиным новым причудам относилась снисходительно, как всегда.