Марьяна спускается по склону вдоль скалы, мимолетно придерживаясь за выступающие камни — до самого обрыва. Видно, как заканчивается внизу неровным краем набережная, странная, как любая никуда не ведущая дорога. Дальше — только месиво камней и мелких скал, между которыми закручиваются грозными бурунами не такие уж и высокие сегодня волны. Марьяна смотрит вниз. Возвращается утреннее полетное чувство, но теперь в нем терпко чувствуется что-то запретное и неправильное.
А волны крутятся внизу, сбиваясь в клочья пены, взрываясь маленькими брызгами и откатываясь назад. Выносят на плоский камень, ярко-зеленый и блестящий на солнце, что-то темное, большое, длинное. Забирают обратно. Вертят в пене между скал…
Марьяна нагибается, держась за выступ скалы. Так низко, как только может. Всматривается в волны.
Конечно, это человек. Мертвое тело. Труп.
Море уже выносило здесь труп, вспоминает она, мертвую девушку, ее нашли чиновник с актером. Вполне естественно, что после мировой катастрофы вокруг нас так или иначе присутствует смерть. Непонятно, почему так редко и мало, думает Марьяна с поразительной для себя самой беспощадной жестокостью. Хорошо, что Анька не слышит.
Тело несколько раз переворачивается, но никаких деталей все равно не разглядеть: молодой, старый, мужчина, женщина?… среди скал не с чем даже соотнести масштаб, определить хотя бы приблизительно комплекцию и рост. А спуститься туда нельзя, прикидывает она все с той же отстраненной жесткой холодностью, никак не получится вытащить. Его съедят крабы. А ведь это кто-то из наших. Из тех, кто ушел.
Вздрагивает от этого внезапного знания.
А впрочем, она же теперь знает все.
№ 32, стандарт, северный
Горело везде.
Попутчик замотал лицо своим артистическим кашне, смоченным минералкой со столика, а у Ермолина шарфа не было, не терпел он шарфы, а потому был вынужден всего лишь поднять повыше мокрую горловину свитера и затянуть ворот олимпийки, в которую переоделся на ночь. Дым все равно проникал в ноздри и горло, жег гортань, выедал глаза. Вонючий, ядовитый дым горящего пластика, краски и черт знает какой еще канцерогенной гадости.
Из вагона они успели выскочить в последний момент, буквально за секунду перед тем, как воспламенилось и рвануло. В кромешной темноте пламя ни черта не освещало, а только жгло жаром, слепило и окончательно дезориентировало. Метались в оранжевом дыму какие-то черные фигурки, актер порывался было куда-то бежать, разыскивать своих, идиот, — сейчас, когда имело смысл только попытаться выжить.