— К лесу!? — крикнул Ермолин, и вопросительную неуверенность его интонации съело мокрой шерстью у рта. Актер, наверное, вообще его не услышал. Но других вариантов у них все равно не было, и оба рванули к черной щетке леса вдали, наперегонки с редкой россыпью прочих выживших.

Лес тоже горел. Но — пока с той, другой стороны.

Ермолин обернулся. На фоне высокой стены дымного рыжего жара вырисовывались черные силуэты опрокинутых вагонов, длинная щербатая цепочка, интересно, по какому принципу они взрывались или просто горели. Пламя лесного пожара приблизилось к составу мгновенно, скатившись по склону, однако теперь болотистая низина по эту сторону и собственно железнодорожная насыпь его приостановили; Ермолин не питал иллюзий, что надолго. Под ногами чавкало, вязало подошвы, он очень надеялся на эту влагу, на сырой грибной запах, просочившийся сквозь горловину и в какой-то момент перебивший даже всесильную вонь химической гари… и снял на бегу со свитера листик дерева, сухой, как порох, в пыль рассыпавшийся в пальцах. Не поможет. Вопрос времени.

Актер что-то крикнул, из-под шарфа прорвалась только тень, констатация звука. За спиной снова рвануло, Ермолин попытался припустить быстрее, насколько позволяло поизношенное, но бодрое пока сердце, свистящее дыхание, закаленное постоянной беготней по всегда неотложным служебным делам… ни черта ему уже не позволялось, и эта финальная пробежка, равно как и все предыдущие, не имела ни малейшего смысла. Выдернул локоть, в который вцепился актер, этого еще не хватало! — и гневно обернулся навстречу, жалея, что и тот его наверняка не услышит.

Попутчик жестикулировал по-театральному выразительно и внятно, он предлагал свернуть налево, поскольку там… Ермолин присмотрелся, щурясь: в лиловой тьме, почерканной пляшущими лимонными линиями и пятнами, не исчезающими, сколько ни моргай, громоздилось что-то черное, низкое, густое. Кустарник?… а смысл?

Он помотал головой и побежал было дальше по прежней прямой, но в этот момент актер жутким движением, будто сдирая собственное лицо, сорвал белеющий в темноте шарф и крикнул, почти не задыхаясь:

— Там овраг! И наверняка стоит вода!

Позади него поднималось в небо оранжевое зарево, и когда Ермолин отвернулся, перед глазами замелькал, множась, лимонный силуэт львиной актерской головы на фиолетовом фоне. Они уже мчались дальше вдвоем, скользя и чавкая на лесной подстилке, актер уронил в грязь свою спортивную сумку, вернулся, подхватил и понес за ручки, цепляясь за траву оторвавшейся лямкой. Ермолин перебросил в другую руку чемоданчик командировочного, с каждой секундой набиравший вес, будто впитывая влагу. Пока мы не бросаем вещи, мы еще живы, подумал он. И надеемся на сравнительно долгую жизнь.