Эржебетт смотрела с той стороны. Она видела закатавшиеся глаза матери и её бледные мёртвые губы, которые, казалось, ещё шевелятся. Казалось… Опять иллюзия, опять обман мёртвой воды и смешанной с ней чёрно-зеленной мути.

Проходившее через эту воду и туманную черноту кровавое облако было всё ближе, ближе…

Ниже…

Выше…

Вода человеческого обиталища пропускала кровь, несущую в себе частичку изначальной силы. Туман тёмного обиталища тоже расступался перед сильной кровью.

Древняя руда порушенной границы притягивала родственную влагу.

Выпущенная из взрезанных жил сила тянулась к ещё большей силе.

Эржебетт сжатыми кулачками размазывала по лицу слёзы. И слёзы, и свою собственную кровь, с исцарапанных пальцев и сбитых при падении с крутого склона костяшек.

Кровь матери-ведьмы осела на дно. Коснулась заветной черты.

Мёртвое озеро взбурлило. От обилия пузырей Эржебетт стало плохо видно застывшую на берегу фигуру в белом плаще с чёрным крестом. Зато слышно стало лучше. Словно говорили рядом. Словно — над самым ухом.

— Всё-таки так, — задумчиво промолвил Бернгард. — Всё-таки эта кровь — кровь Изначальных.

«Тоже заметил бурление», — догадалась Эржебетт.

А секунду спустя.

— А-ун-на… — тевтонский магистр начал нараспев выкликать первые звуки древнего заклинания.

«…ун-на…» — пробивалось сквозь толщу воды и тумана.

Знакомые уже слова. Те самые, что пела Величка, пуская свою кровь в Мёртвое озеро.

По рудной черте-стене, наново смоченной красным, прошла дрожь. А после… Разрыв-пролом начал…

Смыкаться?

Зарастать?

Было так, будто кто-то незримый вкладывал в порушенную преграду неровные кирпичи-мазки. Будто чинил заново осыпавшуюся изразцовую мозаику красного цвета.