Повседневную работу она выполняла добросовестно. Беда в том, что такой работы оказалось недостаточно. Она участвовала в составлении большого этимологического словаря и успела показать себя как исследователь усидчивый, с творческой жилкой: предлагала новые словарные статьи, ставила новые задачи. Она и сейчас отвечала на вопросы, которые ей присылали, но эти справки не могли заполнить ту бездну времени и пространства, в которой она плавала и тонула. Утром она вставала и старательно одевалась, как «на работу». Она понимала: главное не распускаться – все, что угодно, только не это. Походив по квартире в облаке кружащейся пыли, она замирала и несколько минут, тянувшихся как часы, или часов, бегущих как минуты, смотрела в окно. Ей нравилось наблюдать, как площадь погружается в сумрак: значит, скоро в постель.

Наступил день, когда можно и нужно было снять повязку. Все время после операции она чуралась своего тела, разве что вытирала лицо и подмышки мокрым полотенцем. В этот день она решила принять ванну. Ванна у них была старая, глубокая, узкая, с массивными кранами и тяжелым душевым шлангом. Поперек ванны лежала широкая деревянная полочка-подставка, на которой, как обнаружила Инес, все еще были разложены туалетные принадлежности матери: люфа, губка, пемза. Мать всегда мылась без посторонней помощи. Она добавляла в ванну розовой воды из синего флакона, и в ванной разливался теплый аромат; тело она присыпала детским тальком с запахом гамамелиса. Предметы на полочке как-то избежали посмертной чистки. Сейчас Инес хотела было и их убрать подальше, но подумала: какая разница? Она напустила полную ванну теплой воды. Старые трубы дрожали и грохотали. Она повесила на дверь свой старый халат – серый, фланелевый – и осторожно-осторожно, испытывая головокружение и опираясь на края ванны, погрузила свою изрезанную плоть в воду.

Славное тепло. Напряженные мышцы кое-где расслабились. Время, как порой бывало, замедлило бег. Она сидела и разглядывала предметы на полочке. Люфа, губка, пемза. Волокнистая трубка, мягкий пористый комок, обточенный серый камень. Она задумалась о том, чем они друг от друга отличаются, эти три, в сущности, плотных ноздреватых предмета. Люфа – сплетение жестких волокон, губка – мохнатая легковесная масса, пемза словно истыкана бесчисленными иголками. Она смотрела, смотрела, а голова все кружилась, и эти предметы, как и она сама, казались невесомыми, плыли, увеличивались в размерах. Блекло-бежевое, линялый цвет хаки, мутно-серое. Бесцветные цвета, бесформенные формы. Она взяла губку и выжала на грудь освежающую влагу, наблюдая за беспорядочными траекториями струек и капель. Прикосновение губки ей не понравилось: дряблая плоть. Люфа, губка – высушенные тела, остовы живых существ. Взяла пемзу, легкую каменную слезу, обточенную так, что приятно держать в руке, – взяла, ощутила ее парадоксальную легкость, бросила в ванну, и пемза осталась на поверхности. Сколько времени Инес так сидит, она не знала. Вода успела остыть. С губкой она решила расстаться. Когда она неуклюже поднималась из воды, пемза звонко чиркнула по ее телу. Странный такой звук, тихий, словно бы металлический. Она положила пемзу на полочку и с тревогой ощупала все еще опухший шов. Уж не зашили ли в нее что-нибудь по оплошности? Зажим, щипцы, иглу. Стараясь не смотреть на реставрированный пупок, она потрогала его кончиком пальца. Тело вокруг заживающей раны ничего не ощущало, но палец наткнулся на что-то твердое и гладкое. Она очень осторожно постучала по твердому ногтем. Раздалось – или ей так показалось – позвякивание.