— И целую корзину орхидей в качестве извинений, — улыбнулась я ласково. — Возвращайтесь скорее, экзарх Арган.

— Вернусь, — пообещал Грэхам, отступая к выходу. — И в следующий раз буду не так милосерден к тому, кто попытается вас очаровать.

Дверь лязгнула, и я почти сползла по шкафу, приложила прохладные ладони к горящим щекам и глупо хихикнула. Скинула туфли, расстегнула манжеты на рукавах. Погладила пальчиком свои губы — те, что недавно познали поцелуй Грэхама. Он вышел с привкусом крови и чужого страдания, но я всё равно была бесконечно счастлива той девичьей радостью, что окрашивает жизнь в цвет чудес и дарит крылья. Сердце порхало в груди весенней птахой, и я позволила себе ещё минуту пребывания в волшебной реальности, как героиня одной из сказочных книг, стерегущих реликвии мёртвых правителей.

В хранилище было тёмно и пыльно — Йоллу не утруждал себя частыми уборками. Я поднялась, с удовольствием разминая затёкшие в туфлях ступни, пробежалась босиком между лакированных полок. Покружилась, наслаждаясь лёгким перестуком жемчужин в складках летящего шифона и напевая мотив знакомой баллады. Какой бы королевой стать мне сегодня? Мелирой Великой, благодетельницей Квертинда? Или, может… Анной Иверийской, влюблённой в генерала лин де Врона?

На глаза попалась связка ключей от Иверийского замка.

Моя маленькая мечта в хрустальном ледяном саване… Потянулась, почти дотрагиваясь пальчиками до покрытого пылью металла… И резко одернула руку. Камлен Видящий запретил отпирать замок. Даже в восторженной впечатлительности и любовной эйфории мне не стоило забывать о правилах и обязанностях.

Однажды каждому приходится падать в бездну вечности. Настанет день, когда и я застыну воспоминанием. Всё, что рвалось в груди, сияло и пело превратится в едва слышные отголоски моих вещей — тонких браслетов, крохотных сумочек и шёлковых платьев.

Ещё ни разу я не смотрела глазами Лауны. Потому что боялась. Боялась увидеть последнюю ночь королевы, когда она умерла в своих покоях, в объятиях экзарха — любимого и любящего мужчины, ради которого она поступилась долгом.

Тонкий шарф из переливчатого газа, обожжёный с одного края, скользнул между моих пальцев. Личная вещь Лауны Иверийской, зверски убитой в Ночь Красной Луны… Образы заструились вдоль изящной вязи по краю шёлковой ткани, прыгнули на бледные запястья, впитались в кожу. Я охотно приняла видение, отдалась в его власть и увидела ярко-пурпурного кролика. Смешной грызун хрустит листком салата, до абсурдного весело пучит жёлтые глазки-пуговки и дёргает ушами. Изящный пальчик с полированным ноготком погружается во что-то липкое, вязкое, и на трёхэтажном торте остаётся безобразная выемка — свидетельство моего хулиганства. Я с удовольствием облизываю сливочный крем и хохочу.