Она ушла — Смоки наблюдал игру теней на стенах, вспышки света на мебели, — потом вернулась.

— Ты до сих пор не спишь? — проговорила она, и он одновременно задал ей тот же вопрос.

— Ужасно. — Она подошла ближе. Длинная белая ночная рубашка делала ее еще более похожей на блуждающее привидение. — Ворочаешься с боку на бок. Знаешь это чувство? Как будто мозг спит, а тело — нет, не хочет успокаиваться и никак не найдет себе места...

— Будит тебя и будит...

— Да, и голова как бы не может погрузиться в нормальный сон, тоже никак не успокоится, все время просыпается, повторяет один и тот же сон или обрывок сна — а дальше ничего...

— Перебирает без конца одну и ту же чушь, пока ты не махнешь рукой и не встанешь...

— Да, да! Такое чувство, будто лежишь часами, стараешься заснуть, но не спишь совсем. Правда, ужасно?

— Ужасно.

Сам себе не признаваясь, Смоки чувствовал, что это справедливо: Софи, в прежнее время чемпион по сну, в последние годы начала страдать бессонницей и теперь лучше Смоки (который и в более благополучные времена засыпал с трудом) знала, что такое не находить ночью забвенья.

— Какао, — сказал он. — Теплое молоко. С капелькой бренди. И прочитать на ночь молитвы.

Эти советы он повторял не впервые.

Она опустилась на колени у его стула, натянула рубашку на голые ступни и прижалась головой к его бедру.

— Знаешь, о чем я подумала, когда вроде бы немного успокоилась — ну, перестала ворочаться? Подумала: ей, должно быть, холодно.

— Ей? — спросил он. И тут же: — Ну да.

— Ну не бред ли? Если она жива, ей вряд ли холодно, а если — если не жива...

— Мм.

Конечно же, была еще и Лайлак. Он с таким самодовольством думал о том, как хорошо понимает своих дочерей и как они его любят, и только сын Оберон — единственная песчинка в раковине, но есть и еще одна дочь; его жизнь необычней, чем ему часто кажется; Лайлак вносит в нее ноту тайны и горя, о которых он иногда забывает. Но Софи не забывает никогда.

— Знаешь, что забавно? Несколько лет назад я постоянно представляла себе, как она растет. Знала, что она становится старше. Чувствовала. Знала в точности, как она выглядит и как будет выглядеть, когда еще вырастет. А потом это прекратилось. Ей исполнилось, наверное... девять или десять. Более взрослой я ее не могла себе вообразить.

Смоки промолчал, только нежно погладил Софи по голове.

— Теперь ей было бы двадцать два. Подумай об этом.