Против ожиданий новость не прозвучала подобием разорвавшейся бомбы. Хоксквилл почувствовала, что слушатели от нее отшатнулись; она видела, а скорее догадывалась, как окаменели шеи, а подбородки недоумевающе уткнулись в дорогие рубашки. Ей оставалось только продолжать.
— Вы, как и я, задались вопросом: к кому же пришел на помощь Рассел Айгенблик. Мы как народ еще слишком молоды, чтобы обзавестись преданиями, подобными рассказу о короле Артуре, да, вероятно, и слишком самодовольны, чтобы в них нуждаться. Ни одной подобной легенды не сложено о так называемых отцах нашей страны; идея о том, что кто-то из этих джентльменов не умер, а погрузился в сон, где-нибудь, скажем, на плато Озарк или в Скалистых горах, забавна, но не имеет сторонников. Один лишь всеми презираемый Краснокожий, танцующий с духами, уходит корнями в достаточно далекое прошлое, чтобы снабдить нас таким героем, однако индейцы проявили к Расселу Айгенблику так же мало интереса, как он к ним. О каком же народе идет речь?
Ответ таков: это не народ. Не народ: но Империя. Империя, способная включить в себя (и некогда включавшая) любой народ или народы; в ней все менялось: жизнь, королевская власть, границы, столицы. Помните шутку Вольтера: не священная, не римская и не империя?[318] И все же она в некотором смысле существовала до тысяча восемьсот шестого года (как мы думали), когда отрекся от власти последний император, Франц Второй[319]. Так вот, я утверждаю, джентльмены, что Священная Римская империя не сгинула в тысяча восемьсот шестом году. Она продолжала существовать. Как амеба, она перемещалась[320], ползла, раздувалась и сжималась; и, пока длился затяжной сон Рассела Айгенблика (по моим подсчетами — ровно восемь веков), — пока, по существу, спали мы все — она сползала и скользила, дрейфовала наподобие континентов и наконец очутилась там, где находимся мы с вами. Где проходят ее границы, не имею понятия, подозреваю только, что они совпадают с границами нашей страны. Мы, во всяком случае, пребываем явно в их пределах. Не исключаю, что этот город является Столицей: или не более чем Главным Городом.
Хоксквилл отвела взгляд от слушателей.
— А Рассел Айгенблик? — спросила она, ни к кому не обращаясь. — Он был некогда ее императором. Не первым, разумеется, — первым был Карл Великий (о нем некогда ходила схожая история: сон, пробуждение) — не последним и даже не самым выдающимся. Да, он был силен и талантлив; по характеру неустойчив; править не умел; как полководец отличался упорством, но в общем был неудачник. Кстати, именно он присовокупил к названию Империи слово «священная». Около тысяча сто девяностого года, когда в Империи воцарился относительный мир и с Папой тоже пока не было осложнений, он решил отправиться в Крестовый поход. Язычник недолго трепетал перед его карающим мечом; выиграв битву или две, император при переправе через одну из рек Армении упал с лошади и не сумел выплыть в тяжелых доспехах. Он утонул. Так утверждает Грегоровиус и другие авторитетные историки... Но германцы, претерпевшие затем множество неудач, отказались в это верить. Он не умер. Он просто спит — возможно, под Кифхойзером в горах Гарц (это место до сих пор показывают туристам), или среди моря, на острове Домданиель[321], или где-нибудь еще, но однажды он вернется, дабы помочь своим любимым германцам, дать победу германскому оружию и привести к славе германскую империю. Последний, чудовищный век немецкой истории исчерпал эти тщеславные мечты. Но на самом деле император, несмотря на его место рождения и имя, не был германцем. Он был императором всего мира, во всяком случае христианского. Империю он получил в наследство от француза Карла Великого и римлянина Цезаря. Теперь он переместился вместе с древними границами, но поменял при этом не Империю, а только имя. Джентльмены, Рассел Айгенблик — это император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса, да,