С внезапной болью она осознала, что в ней умерли возможности, о которых говорила Лайлак: они не могли не умереть, так как Софи отвергла всякую вероятность того, что Лайлак будет здесь сидеть и говорить о них. Она давно свыклась с жуткой мыслью, что Лайлак мертва или полностью переменилась; и не позволяла себе поверить в старинное предсказание Тейси и Лили, хотя считала годы и даже пыталась определить дату по картам. Усилия потребовались огромные, и заплаченная цена была велика; пытаясь изгнать из воображения этот миг, Софи утратила все детские истины, все обыденные невозможности; потеряла походя даже живые воспоминания о них, о приятной безумной атмосфере чуда, которой была окружена. Так она защищала себя; поэтому воображение не ранило ее, — и не убило, а могло бы! — и она, по крайней мере, сумела жить дальше, день за днем. Но миновало слишком много пустых, затененных лет, слишком много.

— Я не могу, — сказала Софи. — Не знаю. Не знаю дороги.

— Ты должна, — только и сказала Лайлак.

— Нет. — Софи помотала головой. — Нет, а если и должна, все равно боюсь.

Страх! Он был хуже всего: ей, как и любому привидению, страшно шагнуть за порог темного старого дома.

— Уж очень долго ты медлила. — Софи отерла рукавом кардигана влажный нос. — Слишком долго.

— Но дом — это дверь! — вскричала Лайлак. — Это всем известно. Он отмечен на всех их картах.

— Правда?

— Да-да.

— И отсюда?

Лайлак смотрела недоуменно.

— Ну да.

— Прости, Лайлак. Понимаешь, жизнь у меня была невеселая...

Лайлак тут же просияла:

— Знаю, знаю. Да, карты! Где они?

— Вот. — Софи указала на инкрустированную шкатулку из Хрустального дворца, которая лежала на ночном столике. Лайлак открыла ее.

— А почему у тебя была невеселая жизнь? — спросила она, вынимая карты.

— Почему? Отчасти, по большей части, оттого, что тебя похитили...

— Ах, это. Это не важно.

— Не важно? — Софи рассмеялась сквозь слезы.