Президент Бернхем ухмыльнулся в той же манере, в какой ухмыляются трупы людей, умерших в крике.
– Мы уничтожим их всех, – ответил он. – Федерацию, Совет, Содружество, Новое Королевство и всех техасцев.
– Это безумие, – заключил я.
Коуэлл нахмурился так, что его лицо вытянулось почти до самой шеи.
– Вообще-то это прагматизм. – Он подошел чуть ближе, скользя по ковру своей невесомой походкой. – Ты знаешь, почему мы называем бедные, необразованные и наркозависимые массы
– Дайте угадаю, опять политика, – сказал я. Он покачал головой.
–
Я бы отдал все, что у меня сейчас было, все, что у меня когда-либо было, за пистолет, из которого можно было стрелять, и палец на спусковом крючке. Я бы отдал свою жизнь. Я никогда никого не любил так, как ненавидел его в тот миг, даже свою маму. Это напомнило мне черную дыру из давнего сна: мне хотелось засунуть в нее все клетки его тела, одну за другой, под музыкальное сопровождение из его криков, и все равно это не утолило бы мою жажду крови.
– На протяжении большей части человеческой истории люди принимали это как неизбежное. Некоторым суждено стать манипуляторами. Другим суждено стать объектом манипуляции. Лишь в последние несколько столетий мы сошли с этого пути.
– Значит, вы просто историк с добрыми намерениями, так получается? Вы просто пытаетесь вернуть нас на прежний путь?
– Именно так поступают лидеры, – сказал он, как будто мы произвели какой-то довольно простой математический расчет.
– И Премия Бернхема не имеет к этому никакого отношения, верно? Она не имеет никакого отношения к тому, что Рафикова решила головоломку, к которой вы даже не знали, как подступиться?
Он так на меня посмотрел, сверху вниз, что расстояние между нами увеличилось до мили.
– Ты действительно очень глуп даже для муравья.
– Признайте это. Она вас сделала. – Теперь, когда я знал, что могу, по крайней мере, подразнить его, я не мог отказать себе в таком удовольствии.
– Первый президент Бернхем бежал сюда вместе с Уитни Хеллер, прося вас о помощи. Но вы