Я попыталась лечить. Быстро поняла: городская медицина ему бесполезна. Раны у него зарастают — валгам и мне самой на зависть. Кровопотерю он каким-то чудом умеет пережить, любую. Он вообще живуч настолько, что врачи не требуются в обществе подобных ему. Тут бы мне обрадоваться… Если б не заноза: самый живучий в мире парень — при смерти! Он внутри, в душе, выгорел дотла.

Я сама поняла умирающего, Кузя не помогал, он лишь слушал и впитывал. А я отдавала… Этот парень — одинец людей, настоящий. Именно он, а не мускулистый и рослый мужик-вожак. И люди своего одинца… как сказать-то? Загнали. Он не может неустанно скалить зубы, принимать удары и зализывать раны. Рвать и сминать. Видеть кровь и кости, гниль и смерть… И оставаться человеком. Без дома, семьи, тепла…

Собственно, я всё это вообразила, досчитав его пульс до десяти.

— Кузя! — шепнула я. Словно малыш обязан спасать меня от чего угодно.

Не знаю, что видят здешние люди. Может, им кажется, что парень светловолосый. Но я убеждена: седой. Потому волосы прямые. Волосы уже вроде как умерли. Особенно на кончиках. Они сухие и шуршат… трагично, как трава в морозное утро. Слушать больно. Нарыв зреет в моей душе и вот-вот прорвется.

Когда нарыв лопнул, я стала поспешно, без рассуждений, делать глупости. Я такие глупости делала в жизни дважды, с Мари и Матвеем. Один раз помогло. Или оба раза? Ведь в тот год Матвей выжил, он умер позже и не сам, его убили.

Если поверить себе… я могу не только править гены. Мой дар дает и совсем иные возможности, когда к нему добавляются вдохновение и вера в больного. Не обязательно в человека, в Кузю я тоже верю. Для тех, в кого я верю, я придумываю жизнь. Нет. Я придумываю мотивацию. Вот потому я не уважаю психологию предков, которая полагает мотивацию — внутренним каркасом сознания-подсознания, мало подверженным влиянию извне.

Как удачно, что психологов кропнуло! В массе. Чихать мне на их теории.

Настоящая сказка — это стержень, позвоночник. На сказку натягивается желание жить, оно вроде нервов… А здоровье — это всего лишь мышцы, которые можно тренировать. Именно этим жалким уровнем перемен — «мышцами», то есть физическим здоровьем, я до сих пор и ограничивалась, влияя…

Рядом с седым одинцом людей я перестала себя ограничивать.

Я сошла с ума. Обняла ладонями неподвижное лицо парня, сухого, как ходячая смерть. Заставила его трупно-окоченелые руки обнять мою голову. Уперлась лбом в его ледяной лоб. Кузя намотался поверх — всем хвостом, слоев в пять… И понеслось.

Умирающая Мари в свои пять лет слушала меня и была в сознании. Матвей тоже слушал, хотя оставался тогда, едва не утонув в реке, без сознания. Седой парень не слышал и не слушал, сколько бы я ни орала. Он по горло ушел в смерть, как в болотину.