Девочка еще не сдалась, но это остаточное упрямство, замешанное на гордости, — настороженно прикидывал атаман, — ведь Арина знает, ей дарована причастность к семье. Из-за этого теперь она гоняет себя по замкнутому кругу: верит, что атаман в неё верит…

К ночи сделалось по-настоящему трудно. Сим морщился и часто смахивал кровь — камень рассёк бровь, чуть погодя второй попал в висок, и в голове шумело. Но это ненадолго, силы восстановятся, знал атаман. Главное — пока есть надежда успеть к скалам до прихода… «старшего брата». Сим намеренно не назвал имя великого ветра степи. Его-то Арина наверняка знала.

Смертень.

Напасть, хуже которой мало сыщется во всем диком поле. Смертень задувает жизни, как свечи. А до того безжалостно обнажает подлинную людскую натуру.

Одиннадцать лет назад Смертень целиком забрал род, кочевавший к берегу моря на зимовку. Тысячи людей, многие тысячи… Тогда Сим еще не был отчим. Он искал сгинувший род с небольшим отрядом. Он был упрям и справился первым. Но разве подобное помнят с гордостью? И теперь тот поход мелькает в кошмарах… Сим нашел людей, но что это была за находка! Трупы, сплошь — трупы… Бессмысленные лица, перекошенные болью. Вмерзшие в лед тела. И рядом — немногие выжившие, которые страшнее мертвых. Безумные. Все до единого — безумные…

— Эт, — шепнул атаман. — Эт, тебя по осени часто зовут, да? Часто и многогласо.

Атаман хлестнул скакуна и оглянулся, по выработанной за несколько дней привычке проверил, не отстал ли одинец. Справляется… Иногда коротко поводит мордой, чтобы глянуть на восток и принюхаться. Тоже учуял беду. Атаман покосился на Арину: лицо белое, губы потрескались. Взгляд пустой… она еще держится в седле, но это её предел.

— Скоро привал, — крикнул Сим. — Отдохнёшь.

Обманул… На привале не будет ни отдыха, ни сытости. Увы, никто, даже самый могучий провидец, не скажет, сидя у костра: сломит ли человека степь? Если сломит… Арина всё равно останется частью семьи. Это неизменно.

— Эт, — еще раз шепнул атаман.

Нет, не позвал. Эт — сын дикого поля. Окликни его друг или даже брат, он не разберёт голос одиночки. Тем более осенью, когда огромные пожары бед вспыхивают там и тут. Они полны яркой, как пламя, болью и темным, как копоть, страхом. Эт видит большие костры и спешит унять общую беду. А голос одиночки — лишь мимолётная искра.

Атаман выбрал для привала начало ночи — чёрное, как пропасть безумия: хоть открой глаза, хоть закрой, ничего не меняется. Нет в мире дорог, нет и направлений. Есть лишь ветер. Липкая ледяная тьма мчит по-над степью… Свистит в ушах, жалит кожу, треплет душу.