– Потерпи, Диана, – сказал я. – Потерпи еще чуть-чуть.

Поправив капельницу, я помог ей сесть и выставить ноги из машины, после чего у нее отошло немного буроватой мочи. Я омыл ее губкой и сменил мокрые трусики на чистые хлопчатобумажные брифы, которые нашлись в моем чемодане.

Я удобно устроил ее на прежнем месте, а потом затолкал одеяло в узкий проем между передними и задними сиденьями, чтобы мне было где вытянуться, не мешая Диане. Во время путешествия Саймон тоже почти не спал. Наверное, вымотался не меньше моего… но его хотя бы не оглушили ружейным прикладом. То место, куда меня стукнул брат Аарон, распухло и гудело колоколом всякий раз, когда я пробовал его ощупать.

Саймон наблюдал за всеми этими манипуляциями с расстояния в пару ярдов. Лицо у него было угрюмое. Не исключено, что он ревновал. Когда я окликнул его, он отреагировал не сразу – сперва посмотрел на солончаковую пустыню так тоскливо, будто заглянул в самое сердце пустоты.

Потом направился к машине – решительно, но потупившись – и скользнул за руль.

Я втиснулся в свою нишу за передними сиденьями. Казалось, Диана была без сознания, но, прежде чем уснуть, я почувствовал, как она сжала мою руку.

* * *

Когда я проснулся, снова была ночь; Саймон остановился, чтобы поменяться со мной местами.

Я вылез из машины и потянулся. В голове до сих пор пульсировала боль, а позвоночник, казалось, скрутился в перманентный гериатрический узел, но чувствовал я себя бодрее, чем Саймон (тот забился под сиденья и тут же уснул).

Где мы? Где-то на Сороковой межштатной, направляемся на восток, и местность уже не такая безводная: по обе стороны дороги простирались ирригированные поля, залитые малиновым лунным светом. Я убедился, что Диане удобно, что ее дыхание не затруднено, после чего на пару минут открыл передние и задние дверцы, чтобы выветрить больничной дух с нотками крови и бензина. А потом сел за руль.

Звезд над дорогой было гнетуще мало, и они казались совершенно незнакомыми. Я задумался про Марс – он до сих пор под мембраной или его, подобно Земле, выпустили на волю? Но я не знал, в какую точку неба смотреть, и сомневался, что узнаю Марс, даже если его увижу. Однако я заметил загадочную серебристую черту, на которую Саймон указывал еще в Аризоне. Ту, что я спутал с инверсионным следом. Сегодня она еще сильнее бросалась в глаза. С западного горизонта она переместилась почти в зенит, и незначительный изгиб превратился в овал, в приплюснутую букву О.

Я смотрел на небо – оно было старше того неба, которым я любовался с лужайки Казенного дома, на три миллиарда лет – и не сомневался, что оно таит множество загадок.