— Я тогда спал на крыше, тем утром, — рядом воодушевленно хлопнули в ладоши, — и все видел! Рисунок забрали! Этот тупой идиот нес его открыто. Девятый, восьмой, десятый, и по-моему пятнадцатый.
Коста прищурился.
— Когда я спрашивал его, зачем он отдал рисунок, Семнадцатый промолчал.
— Он может тупой, но гордый! Единственное, что у него выходит — сила, и что он должен сказать, что его прижали вчетвером? Да он не признается в том, что слаб, даже если от этого будет зависеть его жизнь, скорее сдохнет. С этим решили, а вход в дом… если бы ты учился здесь…
— …десять зим… — передразнил Коста.
— …ты бы знал, что вход открывают не только личные печати. Печати Наставников, помощников и некоторых слуг тоже имеют доступ. Вот столько человек — пятый растопырил пальцы на обеих руках и потыкал Косте в плечо — раз, два, три раза. — Так что ты идиот и ещё тупее Семнадцатого! Кажется, я сделал неверную ставку…
— То, что доступ есть у многих, не говорит, что это не…
— Это я рылся в твоих вещах, — перебил Пятерка буднично, и совершенно спокойно. — Поклялся бы силой, но…
Дзинь-дзинь — браслеты-блокираторы стукнулись друг о друга.
Коста отодвинулся в темноте, потом отодвинулся ещё, и, наконец встал, заходив от стены до стены.
— Но… зачем? — Наконец выдал он хрипло.
— Как зачем? — Коста не видел, но готов был поставить, что Пятый закатил глаза. — Ну-у-у-у… ты ту-у-упо-о-ой… должен же я знать, с кем обедаю. Рисунки кстати ничего, не зря тебя хвалят Наставники, мне особенно понравилось, как ты изобразил Третьего… Так что — вопрос — решен? Берем Семнадцатого, и в тройку!
Коста не ответил — добрался в темноте до столика, нащупал второй, оставшийся целым кувшин, и безрезультатно потряс — пусто, пара маленьких капель скатилась вниз.
— Эй, ты слышал, что я сказал? Эй? Так как насчет Семнадцатого?
Коста не ответил — прошел обратно на голос, выдернул из под задницы Пятого последнюю свернутую циновку и постелил в другой части карцера.
— Хей… так и будешь молчать?
Коста не ответил, улегся, заложил руки за голову и закрыл глаза. Ему нужно было подумать.
— Хей, я к тебе обращаюсь!