Саша посмотрела в безмятежное лицо, ничего не сказала. Енисеев забросил ее на плечо, шагнул к краю. Дальше начиналась пустота. Земля была так далеко, что расплывалась в серо-зеленом тумане.

Голос Саши дрогнул от негодования:

– Вы так и потащите меня?

– Саша, – ответил Енисеев успокаивающе, – тебя освободят в лагере. Эти нити прочнее стальных канатов, я здесь ничего не могу. Этими веревочками из паутины звездолеты бы поднимать на стартовые площадки!

– Я не о том, – прошептала Саша. – Так и потащите?..

– Ты можешь что-то придумать лучше?

– Нет, но…

– Ничего не идет в голову, – признался он. – Потерпи, Саша. Я побегу изо всех сил. Жаль, что не могу унести тебя на крыльях.

Он прыгнул с ветки мегадерева. Кокон с Сашей прижимал к груди, сам падал, растопырив ноги, тормозил воздух как мог, чтобы успеть рассмотреть место внизу, успеть при необходимости хоть малость спланировать в сторону.

При его росте горизонт всегда был в десятке шагов, не дальше. Приходилось часто взбираться на верхушки стеблей, откуда высматривал направление, стараясь заглянуть за кочки, завалы. Над головой чаще всего была зелень первого неба, а когда выскакивал на открытое пространство, то в немыслимой высоте зеленело второе небо – кустарников. Если бывал просвет между гигантскими ветвями, то смутно темнело изумрудное небо мегадеревьев… А поляризационным зрением Енисеев пока что не обзавелся, солнце сквозь такие барьеры угадывать не научился. Через каждые четверть часа снова вскакивал повыше, оставляя Сашу, высматривал, нацеливался.

Проголодавшись, пришиб по дороге молодого сочного клещика, предложил Саше:

– Слопаешь?

Саша с отвращением покосилась на клеща, у которого еще дергались лапы:

– Вы будете его есть… живого?

– Жарить не на чем, – объяснил Енисеев, он напряженно всматривался в колышущуюся перед ним зелень. – Так питательнее.

– Маньяк, – проговорила Саша. Отвернуться девушка не могла, просто закрыла глаза. Енисеев все еще всматривался в неясные очертания, машинально сел, как ему показалось, на бревно. Саша под ним дернулась, он поспешно вскочил, пробормотал извинения и, уже стоя, с хрустом разломил легкий панцирь, под которым скрывалось нежное мясо, подрагивало желе густого сока…

Он старался не чавкать, хотя без шума трудно высасывать плотную жидкость, и Саша вздрагивала, пытаясь отвернуться. Эти женские мерехлюндии Енисеев игнорировал. Опасности нет, а расшаркиваться не станет, сама без всякого повода изменила отношения к лучшему. Холодноватый тон, снова на «вы» и по батюшке, скрытая настороженность, даже недоброжелательность. За что?