Енисеев спустился вниз, где Хомяков помогал Овсяненко освобождать из кокона Сашу. Она сердито сверкнула на него очами, браво спрыгнула со стола. Затекшие ноги подломились, она упала прямо в руки Енисеева.

– Сейчас-сейчас, не спеши, – сказал Енисеев торопливо. – Хочешь, я донесу тебя туда…

– Господи, что за дурак…

Он передал ее в руки Овсяненко, Хомяков делал знаки за спиной Саши, что-то выгонятельное, и Енисеев, разведя руками, полез обратно наверх.

Морозов был на мостике, неподвижный, как воздух, в котором застыл «Таргитай». Горизонт отодвинулся, далеко-далеко висел огромный багровый шар, очертания его расплывались на полнеба, подрагивали.

– Сколько пробудем в воздухе? – поинтересовался Морозов. – Недели две? Месяц?

– Вряд ли… В график войдем раньше, а тогда можно снова…

– Но недельку-другую проведем в воздухе?

– Боюсь, придется.

Морозов подумал, сказал:

– Ничего, здесь даже безопаснее. Ночи летом короткие, а ветер несет безостановочно. Сверху видно хорошо, можно вести наблюдения.

– Только бы сова сдуру не набросилась, – сказал Енисеев. – Или летучая мышь. Нет, для мыши добыча великовата, а вот если филин – орел ночного неба… Или тоже не рискнет связываться с неизвестным противником? Да, вы правы, здесь безопасно.

Саша его старательно избегала, и Енисеев, тоже чувствуя непонятную неловкость, старался не подходить к ней. Забелин с Черновым под руководством Дмитрия разработали правила нового вида спорта, целыми днями бегали по стропам, воздушному мешку.

В график вошли на шестой день, но двигались пока без посадок. Енисеев все чаще проводил время с Морозовым на мостике. С грустью чувствовал, что боевое товарищество с Сашей и Дмитрием дало трещину. Дмитрий не отдалился, был таким же приветливым, готовым на любые авантюры, но еще больше на авантюры теперь были готовы Забелин и Чернов, и Дмитрий чаще общался с ними, чем с серьезным другом-мирмекологом. Саша сторонилась Енисеева, не хотела вспоминать о недавней беспомощности. Только Морозов становился ближе, понятнее, разговаривать с ним было интересно.

– Страшноватая красота, – сказал Морозов в один из таких дней, когда они вдвоем стояли на мостике, глядя вниз на землю. Все спали, «Таргитай» шел бесшумно, ровно. – Этот мир необитаем! Умом понимаю, что там живут люди, животные, птицы, там огромные заводы, фабрики, ученые центры… Но чувства говорят, что весь этот необъятный мир принадлежит только нам. Микролюдям!

– Ум и чувства издавна в споре, – пробормотал Енисеев.

– Да? Но это преступные чувства. Умом я еще с человечеством, а чувствами уже отделен. А как дело с вами, Евзверий Владимирович?