– И все же вот они мы, – сказал он, призывая пару стаканов, – одного поля ягоды.

Один стакан он поставил перед Тристаном и плеснул в него бренди из фляги, которую извлек из кармана пиджака.

– Знаешь, я уже не помню, когда первый раз понял, что чувствую не так, как другие, – будто между делом, заметил Каллум, не отрывая взгляда от напитка. – Словно… всегда так умел. Само собой, я сразу же понял, что мать меня не любит. Мне она говорила «люблю тебя» не реже, чем моим сестрам, – продолжал он, наливая себе, – но я не чувствовал в ее словах тепла.

Каллум помолчал.

– Отца она ненавидела. И сейчас ненавидит, – подумав, сообщил он, взял стакан и принюхался. – Есть у меня подозрения, что зачали меня не при самых романтичных обстоятельствах.

Каллум взглянул на Тристана, а тот отстраненно поднес стакан к губам. Каллума, как обычно, окружала размытая аура магии, не выдававшая ничего конкретного. Ничего за рамками обыденного, что бы там для Каллума обыденным ни было.

– Короче, – продолжил он, – я заметил, что, совершая определенные действия – произнося фразы, глядя в глаза этак, – я мог заставить ее… потеплеть ко мне. – Бренди обжег Тристану рот; только не вкусом, а парáми. Полная противоположность абсенту, которая, как ни печально, давала не менее сильный результат. – Кажется, мне было десять лет, когда я заставил мать меня полюбить. Потом я заметил, что могу заставить ее делать что-нибудь: поставить бокал, убрать нож, разобрать чемодан, отойти от перил балкона… – Улыбка Каллума сделалась мрачной. – Сейчас она совершенно довольна. Она повелительница самого успешного меди аконгломерата в мире, в идеальных счастливых отношениях с одним из множества любовников, которые вдвое младше нее. Отец вот уже больше десяти лет ее не беспокоит. Но она по-прежнему любит меня иначе, не по-настоящему. Она любит меня, потому что это я внушил ей любовь. Я, словно якорь, прикрепил ее к этой жизни, и посему она любит меня так, как можно любить свои цепи. Она любит меня, как военнопленный.

Каллум пригубил напиток.

– Я чувствую, – сказал он, глядя на Тристана голубыми глазами. – Очень даже глубоко чувствую. Но, в силу необходимости, делаю это не так, как другие.

Мягко сказано. Тристану снова стало интересно, не воздействует ли Каллум на него, однако он до конца не мог это го понять.

Не мог определить.

– Я… – начал Тристан и, прочисти в горло, сделал потом еще глоток. – Я бы не хотел подобного проклятия.

– У всех свое проклятие. И свои дары. – Улыбка Каллума поблекла. – Мы ведь в собственных вселенных боги. Боги разрушения. – Он поднял стакан, тостуя, и сел поудобнее. – Ты зол на меня.