– Я чувствую, – повторил Каллум, – очень глубоко.

А потом он встал, длинноногий и стройный, и остался Тристан сидеть с двумя пустыми стаканами.

Само собой, потом еще несколько дней он втихую разрывался, но и Каллуму приходилось не легче. В первую очередь они были друзьями, как и прежде, привыкшими выпивать по вечерам у камина. С компанейским Каллумом ему общалось легко. Но случались краткие моменты, когда пальцы Каллума вроде бы тянулись к плечу Тристана или ободряюще скользили по его спине.

Либби в это время держалась холодно и отстраненно, и мысли Тристана о времени, проведенном с ней, неизбежно сворачивали в сторону вопроса самого времени.

По мере того, как не по сезону ранняя весна пробивалась сквозь зимние холода, Тристан невольно стал все чаще выбираться на улицу и подходить к охранному периметру. Магическая аура у границ владений Общества была плотной и насыщенной, ощущалась, словно тугие, витые канаты, а вплетенные в них волокна чар от предыдущих классов и посвященных делали ее похожей на забавный, не дающий уснуть пазл. Тристан играл с ними, трепля отдельные элементы, будто отошедшие нити, и следя, не собьется ли мерный пульс.

Время. Простейший способ увидеть его – или какую там его составляющую Тристан мог вычленить – заключался в том, чтобы стоять на границе поместья, существуя сразу на нескольких его уровнях. Это не походило на стандартные уроки, но ведь и всю их учебу здесь стандартной никто не назвал бы. Со временем кураторов как будто убавилось; может, так только казалось, но с тех пор, как к каждому из класса обратились представители Форума, Атласа они почти не видели, а если он и появлялся, то все шестеро обходили его стороной, на цыпочках. Вдобавок каждый выработал у себя странные привычки, и у Тристана она была вот такой. В тишине он стоял и настраивал свои чувства, принцип работы которых понимал лишь отчасти, и надеялся – или скорее предполагал, – вдруг если смотреть достаточно долго, то что-нибудь да произойдет.

Беда была в его воображении. Либби же так и сказала: у нее оно ограниченное, а у Тристана с ним просто проблемы. Он объективно знал, что у мира несколько измерений, не все из них понятны, но он еще ребенком усвоил, какие очертания надо искать, и, само собой, высматривал их сейчас. Пялиться в знакомое и с какой-то стати пытаться увидеть в нем нечто новое – это расстраивало и казалось абсолютно невозможным. Да, Тристан видел то, чего другие не могли, но в такие моменты он не верил собственным глазам. Ребенок, которому методично напоминали о его бестолковости, вырос в мужчину, лишенного фантазии; ему не хватало изобретательности, которая открыла бы перед ним горизонты пошире. Иронично, но сильнее всего Тристана увечила собственная природа.