Этого, видимо, хватило Либби, и ее понесло:

– В текстах прямо говорится, что наведенные в качестве мести и расплаты чары со временем разрушаются. Если убийство и есть цена продвижения в библиотеке… если ритуал правда важен, – твердо поправилась она, – то провести его должен не тот, кто был бы рад избавиться от Каллума, и определенно не равнодушный к нему человек. Это должен быть тот, чья душа станет страдать от потери. Стрела тогда нанесет смертельный урон, когда ее направляет добродетельная рука. Вывод напрашивается один…

Встав, она посмотрела на Тристана, опустившего взгляд на чашку с чаем.

– Это сделаешь ты, – сказала Либби.

Сразу же стало ясно, что Рэйна и Нико согласны. Париса по привычке незаметно влезла к Тристану в мысли, проверяя их.

В голове у Тристана она нашла сплав воспоминаний и видений, сшитого из кусочков монстра. Голос Каллума, губы Парисы, руки Либби. Смутные, непостоянные, они сливались. По крайней мере, в одном Либби не ошиблась: для Тристана это будет жертвой. В нем ощущалась любовь, слишком большая и в то же время слабая, извращенная и мучительная, похожая на страх. Париса такую уже встречала: ее легко испортить. Чувство к чему-то неуправляемому, неуязвимому, слишком хорошее своей безответностью и слишком хрупкое для взаимности.

Тристан ни о чем не думал, он переживал – очень остро и глубоко. Так сильно, что Каллум скоро все почувствует. Париса, предчувствуя возвращение Каллума, распахнула двери библиотеки, и в этот миг мучения Тристана схлынули, наткнувшись на некий внутренний порог. В голове у него полыхнул ярким пламенем листочек пергамента: обугленные края сворачивались и разлетались хлопьями пепла.

– Ладно, – сказал он.

С этого слова все и началось.

Интерлюдия

Интерлюдия

– Мало кто знает, как голодать, – сказал Эзра.

Ответом ему было молчание.

– Странное, пожалуй, утверждение, но это так. Этот навык приобретается. Люди думают, будто надо родиться с предрасположенностями, неуязвимостью или неспособностью гореть. Им кажется, по-другому никак. Одни от природы хотят всего, а другим не нужно ничего, но это неправда. Хотеть можно научить. Жаждать можно научить. И точно так же можно научиться голодать.

Молчание.

– Проблема в том, чтобы насытиться, – продолжал Эзра. – Слышал ведь про то, как у вегетарианцев болят животы, когда они впервые пробуют мясо? Им кажется, будто они умирают. Процветание – это муки. Но тело приспосабливается, верно? Это ум упорствует. Нельзя стереть историю. Нельзя просто взять и удалить желание, еще хуже – нельзя забыть боль. В конце концов привыкаешь к излишествам и вернуться не можешь, ведь помнишь только страдания и голод, которому так долго учился. Урок же в том, как давать себе ровно столько, чтобы просто не умереть. У кого-то это займет всю жизнь, кому-то поможет эволюционировать, если повезет, но в итоге это заканчивается. Однако ты не забудешь, как голодать. Как смотреть на других с завистью. Как гасить боль в душе. Голод – это бездействие, верно? Тело уже приспособилось, но разум все еще жаждет. Напряжение не проходит. Для выживания много не надо, а вот существование, рост – они ненасытны. Чем дольше голодаешь, тем навязчивей становится призрак голода. И вот когда ты научился, и когда тебе кто-то наконец что-то дает, ты превращаешься в хомяка. Ты копишь. Технически ты чем-то владеешь, но не совсем. Ты все еще хочешь, а желание – это самое трудное. Голодать научиться можно, владеть – нет. Никто этому не научится. В этом и недостаток смертности.