Гнев Тристана углями тлел вот уже несколько дней, так что ладно.
Значит, пришло время поговорить по душам.
– С какой стати ты меня обвиняешь? Я просто выбрал любимый напиток, – сказал Каллум, которого это все вдруг стало утомлять. – Любой, у кого есть талант, склонен его использовать.
– Что еще ты со мной сделал?
– Ничего хуже того, что сделала с тобой Париса. Или ты правда думаешь, будто она печется о тебе искреннее меня?
На лице Тристана отразилась мука: любопытство в нем боролось с подозрением. В том и беда, когда ты чувствуешь слишком много, подумал Каллум. Трудно выбрать что-то одно.
– При чем тут Париса?
– Да при всем, – ответил Каллум. – Она тобой вертит, а ты этого не видишь.
– Ты хоть понял иронию того, что сам сказал?
– О, ирония тут просто исключительна, – заверил его Каллум. – Умопомрачительна. Расскажи об отце, – как бы между прочим попросил Каллум, и Тристан зло посмотрел на него.
– Мы не о моем отце говорим.
– Отчего же? Мы, знаешь ли, давно его обсуждаем, просто ты не распространяешься.
– Глупости, – хмыкнул Тристан.
– Правда? Кстати, об иронии, – вслух подумал Каллум. – Такова твоя природа: ты прям, но никогда не честен.
– Зачем мне быть откровенным с тобой? – выпалил Тристан. – С какой стати кому-то вообще быть с тобой откровенным?
Грубый и неожиданный, этот вопрос удивил обоих и повис в воздухе, точно топор над головами.
Значит, смена темы.
Некоторое время Каллум молчал.
А потом:
– В детстве Элизабет Роудс узнала, что может летать. Она не сразу догадалась, что, меняя вектор притяжения, перестраивает молекулярную структуру в пределах комнаты. Она уже тогда питала любовь к огню, тянулась к пламени свечей, но для ребенка ее возраста это было нормально, а родители зорко следили за ней, не давали обжечься, и потому она так и не узнала о своей огнеупорности. Она думает, что ее дар – менять физические силы, не тревожа при этом природные стихии, – добавил Каллум. – Ошибается. Объем энергии, который нужен для изменения молекулярного состава, попросту превосходит ее собственные резервы.