Люди же по большей части разумные животные. Им известны опасности сумасбродства. Они существуют в хроническом состоянии выживания.

– Намерения у меня те же, что и у остальных, – через некоторое время произнес Каллум. – Выделиться. Поумнеть. Стать лучше.

– Лучше кого?

Каллум пожал плечами.

– Лучше кого угодно. Лучше всех. Так ли это важно?

Он посмотрел на Тристана и ощутил вибрации неудовольствия.

– А, – сказал Каллум. – Ты бы предпочел, чтобы я солгал.

Тристан вскинулся:

– Я не хочу, чтобы ты лгал…

– Да, ты хочешь, чтобы моя правда была другая, но понимаешь, что это невозможно. Чем больше ты знаешь о моих истинных намерениях, тем больше вины ощущаешь. Это, видишь ли, хорошо, – заверил его Каллум. – Ты так хочешь отмежеваться, но правда при этом чувствуешь больше любого в этом доме.

– Больше? – с сомнением и ужасом переспросил Тристан.

– Больше, – повторил Каллум. – Объем твоих переживаний выше, а спектр шире.

– Я бы подумал, что ты укажешь на Роудс.

– Роудс и близко не представляет, кто она такая, – сказал Каллум. – Она ничего не чувствует.

Тристан наморщил лоб.

– Грубовато.

– Ни капельки.

Объятая страхом, Либби Роудс грозила вот-вот расплавиться, а ее решения строились исключительно на том, что лепил из нее окружающий мир. Из нее, самого могущественного кандидата, – кроме Нико, – однако это было неудивительно, ведь таково ее проклятье. Какой бы силой Либби Роудс ни обладала, она побоялась бы использовать ее во вред. Для этого она слишком узко мыслила, не знала голода. Слишком прочная окружала ее клетка страхов и желания всем угодить. День же, когда Либби осознает, что способна создать собственный мир, обернется для всех катастрофой, но шансы на то были крайне малы, и потому Каллум спал по ночам спокойно.

– Ей же лучше, что она ничего не чувствует, – сказал он. – Так для нее безопаснее.

Правду он Тристану так и не открыл, но лишь потому, что Тристан задавал не те вопросы. Например, он не спросил Каллума, к каким книгам открыла ему доступ библиотека. Страшная ошибка, если не сказать смертельная.