Она ушла на войну на исходе весны и встретила лето на огромном, залитом солнцем полотне Пустоши. Оркки Лис подсказал ей, под чьим началом искать Та Ёхо – айха страшно обрадовалась подруге. Она поделилась с Совьон всем, что пережила за это время: особый восторг у нее вызвал Тхигме – живое божество высокогорных сказок. Та Ёхо похвасталась тем, что говорила с ним, – язык ее племени Тхигме-Хьялма знал хорошо.

Совьон присоединилась к ратям князя Бодибора Сольявича, защищавшего подступы к Бычьей Пади. Лето разгоралось, и войска, отбивавшие нападения Ярхо-предателя, были вдохновлены вестью: на их сторону встал староярский князь. Бычью Падь удержали, налеты – отразили. В июне в их лагеря хлынули свежие запасы оружия и продовольствия. Соратники перетянули внимание врагов – к Матерь-горе продвигалась мощная сила, и Ярхо-предатель решил оставить Бычью Падь, занявшись иной угрозой. Он отступил к Матерь-горе, собираясь встретить врагов лицом к лицу: староярцы подходили с юго-запада, остатки войск князя Бодибора – с востока.

Июньский путь к Матерь-горе Совьон не назвала бы легким – приходилось пробуривать каждую версту, а люди Бодибора Сольявича и так были истощены; однако за всю войну еще никто из них не испытывал такой надежды.

Совьон запомнила день, когда их войска, преодолев Сухую излучину – глубокий овраг в степной земле – сумели разглядеть не просто очертания Матерь-горы. Им впервые резанула глаза ее вершина, отливающая на солнце чистой ржой.

Желто-зеленые пожухлые травы лизали брюхо Жениху и шуршали по ее ногам. Совьон, прикрывая глаза от жгучих лучей, смотрела на горизонт сквозь пальцы и не могла наглядеться. Она видела Матерь-гору полгода назад – сколько же поменялось за это время! В прошлый раз ее сердце сдавливал груз вины. Сейчас она, осунувшаяся, огрубевшая, обратившаяся к колдовству, от которого бежала, приподнялась в седле и едва не прослезилась от восторга.

Люди княжеств восстали и подошли к Матерь-горе ближе, чем когда-либо.

Недолго Сармату-змею осталось лютовать.

* * *

Она убеждала себя: ей больше не стоит ворожить, если ее тело настолько окрепло. А если уж она жаждет лишить недруга жизни, то должна взять оружие и вызвать на честный бой. Не так давно Совьон стращала рабыню Жангал рассказами о мраке, и она не отказывалась от своих слов. Колдовство вёльхи – груз ответственности, зелье из ужаса и тьмы. Но Совьон позабыла, насколько власть, разливающаяся по жилам, может быть приятна – слаще и дурманнее, чем маковый сок.

Не так-то просто вновь отвергнуть это.

Она говорила себе: ей больше незачем видеть черно-сливовые сны, в которых мелькали высверки грядущего. Ей незачем слышать шуршание от земли до неба – Совьон и раньше различала шепотки духов, но давно мир не тонул в таком гомоне. Смех в ковыле. Стоны в мелких речушках. Причитания в перелесках. Совьон считывала все это, точно следы или узор на карте, и полнилась знанием, как кувшин – родниковой водой. Что происходило в Пустоши и кто выжидал их войска в засаде – она видела, и говорила воеводам, и ей верили, потому что любое слово, упавшее с ее губ, подтверждалось.