Повисла тишина. Хьялма не стал дожидаться ответа – выпрямился, тряхнул отросшими прядями.

– Пробиваешь меня на чувства, Хортим Горбович? – усмехнулся он. – Ладно, знаю, что нет… Годы годами, а я часто думаю, кем Вигге мог бы вырасти.

– Преемником, достойным тебя.

– Полагаю, у нас были бы сложные отношения. Почему? Ну же, Хортим Горбович. Тебе-то легко догадаться. Я чудовищно требователен к себе и почти так же – к тому, в ком вижу лучшее продолжение себя. У меня не было возможности проводить столько времени с Отхо – нашим с Халегикаль сыном – столько, сколько бы я проводил с Вигге в Халлегате. Я любил его, и, думаю, чем старше бы он становился, тем я был бы строже. – Пожал плечами. – Я бы захотел передать ему все, что умею. Не уверен, что ему бы это понравилось.

Морщинки собрались у глаз Хьялмы, когда он сказал отрывисто, без тени грусти:

– Увы. До сих пор верю, что был хорошим правителем. Однако из меня получился посредственный муж и плохой брат. – Он приветственно кивнул в сторону горизонта, где стояла Матерь-гора: – Сын тоже вышел не лучшим. А отец – и подавно.

– Глупости, – произнес Хортим железно. – Я был бы рад иметь такого отца, как ты.

Возможно, Хьялма хотел, чтобы Хортим сказал ему это, – иначе зачем делился своей историей?

Возможно, нет.

Но Хьялма замолчал. Затем поднялся, отложив нож и точило, – Хортим различил, какое у наставника мелькнуло расчувствовавшееся, подобревшее выражение лица, тут же сменившееся прежним.

Хьялма взъерошил Хортиму волосы и добавил едко – тон не вязался с утомленным видом:

– Не думай, – усмехнулся, – что это помешает мне отчитать тебя в следующий раз.

Воронья ворожея VIII

Воронья ворожея VIII

В военном лагере Та Ёхо принимали за угловатого мальчика-подростка – она перевязывала грудь и лохматила волосы, отныне стриженные пониже ушей. Взбитые пряди прикрывали ее лицо: круглое, кривозубо-улыбчивое. Движения ее были стремительными и ловкими, походка – резвой и упругой, несмотря на ногу, раненную в этом году. Совьон знала, что Та Ёхо давно преуспела в искусстве притворства: раньше она частенько выдавала себя за юношу. Когда же она не опасалась посягательств и назойливого внимания – как в Черногороде и караване драконьей невесты, подле подруги и под покровительством Тойву, – то отпускала волосы и разрешала себе говорить мягко и звонко, двигаться – плавно, по-кошачьи. Совьон до сих пор удивлялась, как женщина могла так убедительно вживаться в роль юркого парнишки.

Саму Совьон, пускай даже высокую и крепкую, с мужчиной бы не спутали. Она – и с остриженной косой, и с утянутой грудью – провела бы разве что человека слабовидящего и тугоухого. Поэтому ей приходилось поступать как раньше: спать с ножом под подушкой и слыть пугающей. Совьон и раньше не гнушалась окружать себя дымкой дурной славы, чтобы в ней видели не женщину, а опасную вёльху. Сейчас же это удавалось легче, чем когда-либо.