Более того – как верила Совьон, ее стоило бояться.

Оружие, доспехи, люди – в ту битву им всего хватало вдоволь. Войска Хьялмы заняли удачную возвышенность, цветущий Красонь-холм, на чьем склоне выстроили катапульты и стрелковые орудия. Воины шли в бой, воодушевленные добрым предчувствием; у горизонта, там, где тянулось к западу медленно оседающее солнце, отчетливо виделась Матерь-гора: как символ того, что до поражения Сармата – рукой подать.

Стоял вечер, но до сумерек было далеко. Над Пустошью стелился дым, в зарослях трав вспыхивали костры, хотя Совьон дышалось легко – недавно прошел дождь, и зной не иссушал ее так, как мог бы. И бурлил в ней не страх – одна ясная, привычная удаль. Разум был трезв и не затуманен. Тело – послушно и твердо.

После того, что она учинила с Дагримом, Совьон добровольно отпустила ведьминские силы, накопившиеся с весны: она вытянула их, точно гной из раны. Отказалась от зыбких грез и вездесущих видений, оставив лишь тот колдовской костяк, что был с ней всегда. Теперь ничто не мешало ей видеть мир человеческими глазами и идти в бой не ведьмой, но воином – так, как она мечтала в своих девичьих думах, когда еще ничего не знала о неоднозначности мира за пределами Висму-Ильнен.

Наконечник копья толкнулся в шею тукерскому воину. Вышел, взметнулся вверх и пробил грудь следующему, пройдя меж пластин доспеха; нанести третий удар Совьон не успела – дернула поводья, уводя Жениха вбок от огневого всполоха. Жар опалил ее, но не причинил большого вреда: одежда под ее кольчугой была плотной, и кожу не ожгло. Волосы же Совьон собрала в косу и стянула в узел – чтобы не сгорели.

Обзор ей ограничивали наглазники шлема, и Совьон пришлось вывернуться, чтобы увидеть того, кто едва ее не спалил: Сармат-змей клонился к Пустоши. Он раздувал огонь и гнал его на княжьих людей, все приближаясь и приближаясь к земле, и горячий ветер гулял в размахе его крыльев, отшвыривая противников в стороны.

Совьон хмыкнула, довольная его оплошностью. Сармат-змей вновь старательно увиливал от боя с Хьялмой – то взметался слишком высоко, то льнул к горящему полю. Неужто он позабыл в своем страхе, что ныне брат – не единственная его угроза?

Староярцы ждать себя не заставили. С различимым скрежетом передвижные самострелы выпустили тяжелые болты – и если раньше Сармат утекал от их разящих жал, то сейчас удача изменила ему. Немудрено: сплоховало чудище, сплоховало, в побеге от брата едва не касаясь брюхом травы. Как тут не ранить!

Исполинский каменный воин, высившийся на коне, преградил Совьон путь, и она не заметила, куда попали стрелки. По Сарматову крику боли догадалась: куда нужно.