Сармат стоял против света, светящийся и рыжий, как солнышко. Он заливался хохотом, и растрепанный ратник, прибежавший в тот миг, замер в нерешительности: кому плохо?

– Я тебя победил! – смеялся Сармат. – С ума сойти!

– Нет, – шикнул Ярхо. – Так не пристало сражаться мужчине и воину.

– Ой ли? – усмехнулся брат дерзко, тут же отпрыгивая на почтительное расстояние – если оскорбленный Ярхо надумает надрать ему уши. – Вспомни-ка, Ярхо, было такое условие: если я уложу тебя на лопатки, я победил. Имеет ли значение, как я это сделал?

– Имеет! – взревел Ярхо. – В поединке! С мечом в руке! А не как крыса!

– Да ну, – фыркнул Сармат. – Стал бы я соглашаться на этот спор, если бы итог был так очевиден? Ты вон какой здоровый вымахал, мне что, тебе всегда проигрывать? Нет уж, каждый использует то, в чем он хорош.

Ярхо не нашелся, что ответить, – в чем-чем, а в своевременных ответах он никогда хорош не был. Он побагровел от гнева – ему, взрослому княжичу, уже ходившему с дядькой Тогволодом в походы, проигрывать непутевому младшему брату казалось делом унизительным. Сармат не стал дожидаться, когда Ярхо перейдет от размышлений к действию, подхватил свое оружие и юркнул прочь со двора – мимо ратника, рассеянно топтавшегося на месте.

От досады Ярхо пылал. Ему ужасно захотелось с кем-нибудь подраться, но подходящих противников не было; тогда он, не разбирая дороги, тяжеловесно пошел в сторону садов – мерить шагами ухоженные матушкины тропки, надеясь остыть.

Не получалось. Ярхо вновь прокрутил в голове издевательские слова Сармата и чуть ненароком не смел цветник с ирисами, когда степенный голос спросил его:

– Что стряслось?

Он не заметил Хьялму, сидевшего в тени фруктовых деревьев, за столом для трапез на воздухе. На столешнице перед братом лежала увесистая рукопись – учителя запрещали им даже косо дышать на труды, не то что выносить их в сад, но и Хьялма не всегда следовал правилам. Особенно если кашель скручивал его в духоте теремных комнат.

Хьялма смотрел цепкими холодными глазами, и Ярхо буркнул:

– Сармат.

Однако понял, что больше ничего не скажет – не хватало ему ябедничать на мальчишку. Хьялма и не выспрашивал.

– Садись, – предложил брат, и Ярхо, хотя больше всего сейчас желал пойти и сломать какое-нибудь маленькое деревце, отчего-то покорно устроился рядом.

Хьялма умел внушать необъяснимое спокойствие – ледяное, как северные халлегатские озера.

– Сармат, – повторил Хьялма, хмыкая. – Хитрый ребенок. Он меня раздражает.

Ярхо кивнул.

Брат был высок, но Ярхо почти догнал его в росте. В восемнадцать лет Хьялма казался не то что взрослым – старым. И самым неприглядным из старших княжичей: если на Ярхо, вошедшего в силу и не успевшего получить самые страшные из своих шрамов, не заглядывалась только редкая девка, а Сармат уже обещал вырасти из миловидного мальчика в красивого мужчину, то Хьялма выглядел их иссушенным подобием: тщедушный, долговязый и болезненно-худой. Отец отправил Хьялму княжить в Криницу, но недавно вернул назад, оттого что тот потребовался ему в Халлегате, – в который раз намечалась война с тукерами, – и теперь на коже брата неровно желтел степной загар.