Сармат не повернулся к Ярхо – хотя не услышать его, тяжело и хрустко переступающего через травяные заросли, было невозможно. Ярхо подошел и замер рядом. Как и Сармат, он молча смотрел на скинутую драконью кожу, на полную луну и очертания гор. Наблюдал за облачком точечно-золотых светляков, поднявшихся над кустами, которые потревожило каменное тело. Слышал треск кострищ и смех и – едва уловимо, нос Ярхо не был так хорош, – ощущал запахи лагеря и степи.
– Чуднó, – наконец произнес Сармат. Рассеянно улыбнулся и склонил голову вбок. – Не так ли?
Ярхо кивнул, не сомневаясь, что Сармат разглядит.
Столько лет они сражались с Хьялмой и считали его соперником умнее и могущественнее себя. А что сейчас?
– Полагаю, ты думаешь то же, что и я… Позволишь мне озвучить, братец?
О да: Ярхо бы все равно не сумел отыскать нужных слов.
– Это, – Сармат усмехнулся, – походило на детскую игру. Словно, едва подняв деревянный меч, ввязываешься в шутовскую драку с кем-то из бывалых отцовских ратников. Осознаешь ведь, что проиграешь, однако елозишь, бьешься… пыжишься. Ты ведь тоже не верил, что мы его побьем?
Нет. И он не верил.
Сармат запрокинул голову и хохотнул.
– Ты собирал рати. Я уговаривал тукеров, злился и сквернословил. Грозил тем, что сделаю с Хьялмой, когда до него доберусь, но вот так диво, Ярхо: я чуял, что обречен.
Слушая, Ярхо приметил одного из светляков, метнувшегося к нему резво-близко. В свете пламени и звезд разглядел, что горошинки глаз у того были белые, – Ярхо стремительно отогнал светляка жесткой ладонью.
– Отчего он вызывал в нас такой трепет, Ярхо? Боялись ли мы его, как дети – того, что некогда набило им шишки и причинило боль? Это ведь
Ярхо обронил неохотно:
– Не верится.
– Я разодрал ему глотку, но даже сейчас охотнее поверю в то, что старый прохвост лишь ловко притворился перемолотым. И это его вина.
Звучало почти обиженно.
– Должен признаться, – продолжал Сармат, – не думал, что он так легко поведется.