Ее пальцы порхали, напоминая ловких многоногих паучат. Ярхо решил, что она над ним издевается.

– Что ты делаешь?

Лоб Рацлавы слегка сморщился, увлеченно изогнулись брови. На подушечках пальцев выступила кровь.

Выглядело так, словно Рацлава мгновенно слилась со своей музыкой – она проживала ее и сама же в ней тонула. Только когда она играла, Ярхо ничего не слышал.

Рацлава ткала тишину.

– Не глупи, – сказал он и заметил, что его голос стал приглушенным.

Свирель не отдавала звуки, а втягивала их в себя. Она жадно впитывала все, до чего только могли достать ее сети-щупальца. Воздух отяжелел и, закрутившись, двинулся в сторону Рацлавы; свирель распылялась, и кто бы знал, что сумело бы ее насытить?

Ярхо захотел еще что-то сказать, да сам себя не услышал. Собрался достать нож – не вспомнил, где он.

Свирель поглощала отдаленные шорохи и верткие мысли, тянула к себе стены из водянистого сапфира и всасывала невидимые, отлетающие от палаты кусочки-ниточки. Ярхо ощущал это каменной кожей и чувствовал, как и его тоже старались приблизить к себе и вобрать вовнутрь.

Мир померк и закружился в совершенной довлеющей тишине. Вихрь слущивал с Ярхо призрачную гранитную крошку и вытравливал то, что залегало глубже.

Тогда-то он впервые разобрал мотив. Незатейливая княжегорская колыбельная: птицы слетались к плачущему младенцу.

Сорока приносила блестящие побрякушки и позвякивание серебра, но у нее не выходило успокоить мальчика – он не слушал, ибо не хотел становиться купцом.

Прилетала горлица, садилась на люлечку и расправляла сизые крылья. Младенец пугал ее затяжным плачем – он не хотел быть жрецом.

Мальчика старались утешить грач, вертишейка и жаворонок, но он продолжал хныкать, не желая становиться ни пахарем, ни плутом, ни ремесленником. Тогда у изголовья тяжело опустился черный ворон, и мать схватила метлу, чтобы его прогнать.

«Без толку прогонять меня, женщина, – ответил ворон. – Твой сын хочет быть воином – значит, когда он вырастет, я все равно его заберу».

Ворон смеялся, а мать замахивалась и говорила, что он глуп и сына она ему не отдаст.

Может, если не мать, то няньки пели Ярхо о страшных битвах, с которых ему будет суждено вернуться. Знали бы, в кого он вырастет, – поостереглись бы желать ему возвращения.

Панцирь сдавило так, будто его до сих пор терзали драконьи когти, а каменная пластина тянулась к позвоночнику – или наоборот. Но затем все отпустило, тишина преисполнилась колыбельной музыкой, и Ярхо стало так легко и безмятежно, как не было уже больше тысячи лет.

* * *

Рацлава вытерла пальцы о юбку.