Но княжегорцы и тукеры веселились так, будто могли прогнать зиму звоном и хохотом. Прыгали через костры. Заговаривали ленты, чтобы затем связать свою руку с рукой того, кто мил. Боялись заскучать, ведь ходило поверье: заснешь на летний солнцеворот – не женишься и замуж не выйдешь.

Сармат думал, что он-то, наверное, не спал в эту ночь с самого младенчества.

Чем дольше ему полагалось оставаться в человеческом теле, тем тяжелее было превращаться. Оттого в дни после летнего солнцеворота Сармат становился уязвимым и истощенным.

Чешуя горела, продавливала мышцы и прилипала к позвоночнику. Сармат пытался соскрести ее с себя, как горящий заживо – полыхающую одежду, но было нечем. Обе лапы не слушались, а крылья выворачивались. Он катался по полу и бросался на стены. Он кусал себя за бедро и брюхо.

Весело воровать деревенских девок и пугать врагов, а это – весело ли? Каждый раз в ночь, подобную этой, Сармат думал, что отдал бы все, лишь бы встретить летний солнцеворот иначе. Танцевать или ворковать с какой-нибудь красавицей, как раньше, но позже признавал: давно нет того беспутного княжича, которому все лишь бы задирать братьев да соблазнять девиц. Его грехи тяжелы, как и велика его сила. То, на что он себя обрек, ничто по сравнению с тем, что обрел.

Он лежал в чертоге, весь в пламени и рубиновой чешуе, и напоминал себе: его дела – в крови, его руки – в крови, его имя – в крови, но именно поэтому оно, имя, призыв и проклятие, лязгало громче, чем громовой раскат, и застывало на тысячах губ. Именно поэтому Сармат оказался сильнее всех, кого знал, и его боялись и любили.

И это всего стоило.

Драконий рев перешел в пронзительный человеческий крик. Сармат изогнулся и оперся на дрожащие руки, выполз из-под сброшенной оборотничьей кожи.

Пекло уменьшившиеся глаза. Саднило органы, стянутые в несоразмерно крохотный узелок. Сармат поднялся и неустойчиво шагнул вперед.

Он не нашел брата в соседних палатах, хотя Ярхо всегда дожидался его там. Должно быть, каждый раз проверял, выдержал ли Сармат превращение – так отчего не проверил сейчас? Сармата встретили лишь сувары, и прислужников было больше обычного. Они бросились к нему, маша каменными ручками, но Сармат чувствовал себя слишком дурно, чтобы разбирать их бессловесную речь. Он гаркнул на них тихим человеческим голоском и, едва разбирая дорогу, нащупал бадью с водой.

Он обратился к суварам не раньше, чем обдал тело ледяным потоком, чтобы смыть кровь и пот, насухо вытерся и оделся. Затем, чтобы прийти в себя, опустился на стул и несколько мгновений сидел в совершенном молчании.