Лутый сцепился с окружившими ее суварами, чтобы дать Кригге возможность высвободиться, добежать до выхода и перебраться на ту сторону. Он юркнул за ней следом и ухватился за ее руку, когда собрался проползти сам, – но сувары повисли на его лодыжке, а Лутому совсем не хотелось расставаться еще и со ступней. Однако его кожа была взмокшей, и лодыжка заскользила в каменных пальцах.

– Что вы сделаете нам, а? – безумно захохотал Лутый, поднимаясь. Оступился, придержался за рыдающую Криггу. – А?

Суварьи рожи за мечами стали будто бы удивленными, перепуганными, хотя уж не камню выражать чувства. Сувары таращились не на Лутого, а на то, что было вокруг него – целый мир; и так и не решились оставить свой оплот.

Тогда Лутый впервые взглянул на небо. Тут же отвернулся и заплакал – то ли от чувств, а то ли от того, что свет был слишком ярок, невыносимо смотреть; перед глазом заплясали черные мушки. В жилы хлынуло сладкое, чистое восхищение. Все показалось сказочным и совсем нездешним – солнце, горы, воздух, и простор, боги, какой был простор!.. Не торопись он так и не будь он наполовину ослепшим из-за света, расцеловал бы землю под ногами.

Лутый думал, что Рацлава могла плакать, только если у нее отбирали свирель или боль от игры превышала ту, которую положено выносить человеку. Однако Рацлава так и не перестала рыдать, даже когда они направились к подножию Матерь-горы, – не стенала, не всхлипывала, только роняла крупные прозрачные слезы. Лутый догадывался, что Рацлаве с ее слепотой в Матерь-горе приходилось тяжелее всех, и, вырвавшись на волю, она захлебывалась счастьем.

Пальцы Лутого тоже не перестали дрожать. Стало только хуже. Вскоре затряслись руки и – немного – ноги: так мышцы отходили от напряжения. К счастью, Лутый мог идти, но когда беглецы вышли к горной речушке, даже не сумел сложить руки ковшиком, чтобы напиться. Кригге пришлось ему помочь.

– Я не седой? – полюбопытствовал тогда Лутый.

Лицо у Кригги было землисто-бледное.

– Нет.

Распрекрасно.

В тот день внутри Лутого распускалась безудержная радость, но ее отягощал животный страх. Небеспричинный: Лутый боялся погони и гор, по которым они шли. Боялся, что они не успеют достигнуть видневшегося перелеска прежде, чем воротится Сармат-змей, – а если не укрыться среди деревьев, пиши пропало.

Рацлава была что набитый мешок – Лутому с Криггой приходилось следить за каждым ее шагом. Даже зрячему стоило опасаться горных троп, что уж говорить о слепой? Рацлаву подхватывали, ставили на ноги и держали под руки. Лутый мог бы нести и настоящий мешок, который заготовила Кригга, но он потерял его еще до того, как понял: сувары не намерены прощаться мирно.