Поразмышляв, он зажег еще одну лампадку – в дальнем углу, у алтаря Сидуга, почитаемого в Старояре блюстителя царства мертвых. Брови его были грозно сведены, борода – космата. Хортим замер между двумя идолами, в полоске лилового света, стекающего из оконца наверху. Он смотрел, как трепыхались пылинки в этом свете и как дрожали маленькие огоньки оставленных лампадок, и в один миг ему стало так плохо, что захотелось выскрести сердце у себя из груди.

Прошел летний солнцеворот. Значит, теперь Малика точно была мертва.

Он помнил слова вёльхи, произнесенные еще зимой, – о том, что Малика погибла гораздо раньше. Хортим не знал, верить им или нет, но надеялся до последнего. А ныне и надеяться было без толку – все кончено.

Порой, когда Хортим вспоминал вёльху, ее страшные слова приносили ему едва ощутимое, болезненное, но облегчение. Что, если он ничего не мог сделать? Это был заведомый проигрыш – если Малика умерла, он никак не мог ее спасти; даже если бы оказался умнее, храбрее, решительнее, даже если бы достигнул Матерь-горы. Но стоило Хортиму попытаться снять с себя ношу ответственности, как вина наваливалась с новой силой.

Виноват больше, меньше – есть ли толк разбираться? Его сестра мертва. Она наверняка ждала его, надеялась, что он придет, а он ее не спас.

Внутри заклокотало. Хортим вскинул голову и увидел, как играл свет под самым куполом: блекло, но красиво, почти по-гуратски.

И тут он осознал, что погибнет в битве за Старояр.

Он прожил много лет в изгнании, потерял мать, брата, город, отца, сестру, наставника – какая глупая, нелепая, жестокая судьба. Он не добился ни власти, ни уважения. Он продумал ловушку, и она, конечно, не сработает. Как только это случится, князья обглодают его до косточек – те самые князья, которые скрепя сердце опять поверили в ум Хьялмы и хоть в чем-то позволили Хортиму занять непрочное, опасное положение царя горы. А потом – да, потом его наконец убьют в сражении, и все закончится.

От этой мысли ему стало очень спокойно.

– Не помешаю, Хортим Горбович?

Раньше бы он смутился, что его застали таким растерянным и разбитым, но теперь равнодушно выпрямился и ответил:

– Нет, Мстивой Войлич. Не помешаешь.

Что бы ни говорили о князе Волчьей Волыни, одного у него не отнять: он был человеком слова.

Когда Мстивой Войлич согласился вступить в войну и прислать подмогу, стояла весна. С тех пор утекло много воды и крови, но решение князя осталось неизменным. Путь был долог, и еще до того как волчьеволынские корабли причалили к староярской гавани, Мстивой Войлич знал обо всем – о положении, потерях и кончине Хьялмы.