Значит, судьба такая. Сделки с ней не всегда справедливы.

Фасольд сжал губы.

– Ради чего это было? Сармат-змей улетел. Все зря. Они погибли зря. Я подвел своего князя.

Совьон снова услышала в его словах укор. Она могла бы вспыхнуть и напомнить, что не обещала гибели Сармата. С нее требовалось только заманить дракона в ловушку, и она это исполнила – ее ли вина, что Сармата не удержали? Но Совьон ничего не сказала. Не хватало еще грызться с человеком, которого оглушило горе.

Фасольд согнулся и подпер лоб ладонью. Совьон отошла от него, – что еще тут ответишь? – и окинула мертвых взглядом.

На теле Латы почти не было ожогов – он погиб от сильного удара; может, при обвале или Сармат-змей сшиб его хвостом или лапой, когда улетал. Латы не упал в ущелье, и Совьон подумала, что это хорошо: так по нему хотя бы сложат костер.

Ему закрыли глаза – наверное, это сделал Фасольд. Лицо Латы было в саже, и знак на нем размазался.

Совьон наклонилась и большим пальцем подтерла краску – чтобы метка выглядела ровнее.

Яхонты в косах VIII

Яхонты в косах VIII

Сармат думал, что знал о телесной боли если не все, то многое. Он сражался в отцовских битвах и встречал удары вражеских мечей и сабель. Переживал болезни, от которых обыкновенно страдали люди, ломал человеческие кости и рвал человеческие сухожилия. Позже – перекраивал себя, сшивая со змеиной плотью, но еще никогда он не испытывал такой боли в драконьем обличии. И заключенный в чешую, он отвечал на боль совсем иначе.

Он чувствовал всю тяжесть змеиных кож. Обыкновенно это случалось перед днями превращений, но теперь… Начинался август, и хотя до полнолуния еще оставалось время, Сармат ощущал, как слои чешуи становились сухими, точно струпья. Казалось, они повисали на костях неподъемным грузом – сдавливали ребра, легкие, сердце. Его крылья сморщивались, особенно покалеченное правое; оно едва шевелилось.

Камни, обрушившиеся на его хребет, повредили позвонки. С каждым размахом крыльев и с каждым движением хвоста Сармат чувствовал обжигающую резь. Он понимал, что слабеет: пластины его позвоночника трещали и выворачивались, наезжая друг на друга.

Он пролетал над Перламутровым морем жаркой летней ночью. Его брюхо едва не касалось соленых вод, отражающих звездную россыпь. Из ноздрей валил пар – Сармат заглушал рык, вскипающий в драконьем горле. Он, привыкший видеть мир до мельчайшей черточки хоть при свете солнца, хоть под луной, с трудом находил дорогу к Матерь-горе. Сармат лишился одного глаза, но и перед оставшимся растянулась дымка – от боли.