Они упражнялись долго – Сармат уже был красный и мокрый. На его груди и плечах алели порезы, случайные отметины от Ярхо. Брат не давал ему спуску, но и калечить не собирался, правда, человеческую осторожность он давным-давно растерял. Сармат видел, как ему тяжело сдерживать привычную мощь – особенно, когда противник выбился из сил.

– Не болтай.

Сармат устало рассмеялся.

– Каждый раз начинали с мирного поединка, а заканчивали кровавой потасовкой. Ты никогда не любил проигрывать.

– Я и не проигрывал.

Сармат зацокал языком.

– Память слабеет. Годы уже не те, да, братец?

Сабля взвизгнула над его головой и пролетела рядом с лицом Ярхо. Брат уклонился, отвел ее лезвием меча. Его каменные глаза тускло блеснули: Сармат не сомневался, что Ярхо принялся вспоминать их юность. А вспоминать было что – не пересчитать, сколько они упражнялись, выходя друг против друга. Сражались не только на мечах или саблях, но и на кулаках, и не успокаивались, пока не валились с ног.

Сармат видел как наяву: теплый летний вечер, страшно похожий на нынешний. Розово-оранжевое небо и солнце с легким багрянцем, цвета тукерского золота. Огромный халлегатский терем и ратный двор, залитые закатным светом. Они выходили измученные и окровавленные: удар Ярхо был тяжелее, и Сармату доставалось больше. Но Сармат был хитрее и ловчее, он часто бил с налетом или исподтишка, отвлекал брата, выводил его из себя и поворачивался так, что солнце ослепляло Ярхо, а не его. Так что они оба заявлялись в халлегатский терем один краше другого, ободранные, потрепанные. Мать, видевшая их за вечерней трапезой, каждый раз бледнела. Говорила: «Вы когда-нибудь друг друга убьете» – Сармату до сих пор это казалось забавным. Сказать подобное – и о Ярхо, его единственном брате, с которым не дошло до смертоубийства. Надо же так просчитаться!

Отец приказывал матери замолчать – пусть княжичи испытывают друг друга, если охота, им это только на пользу. А может, он надеялся, что Ярхо все же удастся выбить из Сармата дурь. Еще Сармат не раз замечал, как за ними, валяющими друг друга в земле под закатным солнцем, наблюдал Хьялма. Глядел из теремных окон печальной тенью, а случись ему встретить братьев после боя, надменно кривил губы. Он ничего не говорил, но во взгляде читалось: «Бестолковые, как дети. Силу нажили, а ум – нет, вот и колотите друг друга что есть мочи».

Только спустя годы Сармат понял, до чего Хьялма, должно быть, завидовал. Он не мог позволить себе такое ребячливое ухарство. Не мог выйти на бой ради удовольствия и показать силу – да много чего не мог. Играючи переплыть реку, до рассвета выдержать разгульные халлегатские веселья с бегом и плясками, умчаться в пряный вечер на верном коне и скакать до первого солнечного луча – когда Хьялма был юн, любое усилие могло вызвать кашель, и горе, если рядом не окажется лекарей, способных хоть как-то ему помочь! Это потом он научился если не справляться с этим, то мириться. Здраво оценивать собственные силы и не задыхаться во время боя.