– Зачем тебе понадобилось писать Горбовичу? – спросил Ярхо негромко. – Всю битву будешь за ним гоняться? Приказал бы тукерам – любой багатур с радостью принес бы тебе его голову.

– Брат мой. – Сармат вытянул ноги. – Я не в том положении, чтобы посылать их за головами моих врагов. Раньше ни у кого не возникало сомнений, что я могу уничтожить всех, кого пожелаю. Это тебе можно упрекать меня в слабости, им такого и подозревать нельзя. А я очень их огорчил.

Сармат помолчал, наслаждаясь предвечерней тишиной.

– У меня не осталось ничего, что внушало бы им трепет, – сказал он шепчуще. – Ни обжигающего дыхания, ни размаха крыльев размером с княжий терем. Но я хочу успокоить их: они не ошиблись, когда назначили меня божеством огня, войны и ратной удачи.

Он посмотрел на Ярхо, и глаза его были особенно расчетливыми и темными.

– Это я поднесу им голову Хортима Горбовича на золотом блюде, когда созову новый курултай.

* * *

Больше всего на свете ему хотелось воспарить, как раньше. Рассмотреть змеиными глазами Маково поле, отпечаток их с Ярхо былых побед. В ковер из трав вплетались полевые цветы – васильки и пижмы, лиловые мелколепестники и купальницы, от желтых до оранжево-красных. Там, где небо сходилось с землей, высились зеленые кокошники гор – первое дуновение осени золотило листву на их боках. Матерь-гора стояла отдельно, медно-изумрудная, укрытая неплотным туманом.

Он хотел бы видеть это драконом – коней, несших своих всадников на смерть, и тяжелый клин Ярховой рати, надвигающийся на дружины. Ярхо не торопился, а тукеры не налетали на ряды противников смертоносным вихрем. Врагам бы понять, что это – неспроста, но даже если бы они почуяли западню, что бы теперь сделали? Отступили?

Не уйдете, знал Сармат. Сегодня – не уйдете.

Ему не хватало силы лап, способных переломить вражьих витязей, и ветра, подкидывающего его к самому солнцу. Не хватало огня, шедшего горлом. Но ничего, думал он, любезные князья. Будет вам вместо драконьего пламени иной огонь: волна горящих стрел шипела, как штормящее Перламутровое море, и с треском опускалась на ровный дружинный строй. Можно было обойти все Княжьи горы, но не найти лучников лучше, чем тукеры.

Стрелы летели, охваченные красными огоньками – от спущенной тетивы до зазора в княжегорском доспехе. Иные же падали в поле, и Сармат чувствовал запах дыма, за годы мятежей ставшего ему родным. Будь он драконом, он бы ощущал запахи иначе – не столько носом, сколько трепещущим языком, выступающим за острые зубы. Но сейчас его язык выбивал слова.

Как он подначивал свои войска, как кричал, как смеялся! Слышали бы его там, на небе или под землей, среди богов, сидящих на своих престолах, так, может, и сами бы позвали Сармата разделить их божественную юдоль. Он был ал и громкоголос. До того, как рать пошла на рать, и позже – Ярхо всегда смыслил в ратной науке куда больше, чем он, но только Сармат сумел бы стать символом, за который захотелось бы умереть. Он мог бы скрыться в рядах верных батыров, но не скрылся – пусть смотрят на него, золоченого, пугающего в своем расчетливом веселье. Пусть видят его не змеем, но человеком, а может, страшнее всего то, что он и в человеческом обличии – змей.