– Кто готов к Спермингу? – Лик мой смазался, услоенный фосфурецированным маслом, – в небесном услуженьи он весь поблескивал, аки «Золотой Эль Дженнера». – Я весь во вниманьи Вы-Ебать печенку.

Ухватываете направленье моей походки тут?

И тогда Виттгенштейн явил мне мириады своих пёзд. Вот тут, прямо у меня на глазах филозоф простерся; вздутое существо. Была ль его туша многих тонн весом? Вставши, достиг ли он пятидесяти футов? По-моему, да. Его большое ангельское тело пресмыкалось постоянно в моем радиусе доступности. Широкая спина его предстала предо мною голой, а движенье кожи, коя шевелилась раньше рябью, ныне стало хаотичным. Вихри испятнанной плоти окружали то, в чем я без труда признал влагалища, что дюжинами изобильно произрастали вдоль и поперек всей спины Виттгенштейна, защищенные небольшою армиею щупалец, каждое в фут длиною, толщиною с кулак и окраса зеленого: были они все в крапину, с красными кончиками, словно машущие кронами пальмовые деревья окрест тех водянистых оазисов.

Его щупальца пребывали в непрестанном змеином движеньи, оглаживали ему кожу, а плоть гнали волнами по всей длине тела его, где она волноломами свисала округ его ляжек. Они питали крохотные организмы (семитского происхожденья) на коже его, опускаючи вещество прямо в синие сосущие полости его пёзд. С его мясистого загривка из открытых проколов брызгали шоколадом «Пять Мальчитков Фрая» – как евреи в Сущее.

– Но только в кружку загляни, / Мир явлен словно искони[20], – произнес Виттгенштейн, смеяся надо мной, пустившися в крепкую филиппику супротив моего поведенья, когда задрал я свою ногу в сапоге и оседлал его со спины.

В те дни мужчины обставляли труды свои с радостию. – Се муж твой, – с готовностию поставил я в известность королеву блядей; и впрямь склонился я пред женским в том громадном ангельском теле. Но, невзираючи, все равно выеб бы его безлюбо, лишь из чувства долга и дабы навести ебаный стыд на его слабость. Дабы принизить его, а себя вознести. Не стал я стучаться в его двери, но вошел силою, дразня и размещаючи боком себя на спине его, а его щупальца отбивали семафорные сигналы на Божьей гордости моей. Я глодал блядину дыру его столько же рьяно, сколько рыцарский турнир привлекает к себе Злорадцев.

За что б ни принимал меня Иисус, наверняка – не за солнечного зайчика.

Тот дух блуда, что часто подводил меня к хожденьям по лунному свету, не оставил меня, и я приступил к пиздоклумбе Виттгенштейна с мичманским рвеньем – так же ковочные кузнецы вливают лошади снадобье. Запах моей собственной спермы пьянил меня, и та вульва, в каковую макнулся я, стала Шехерезадою увесистых ощущений. Пизда сия сочилася всею еротикою, что имелась в природе Виттгенштейна, извращенной и невротичной, она раздувалася в такт моему блистательному стержню, покуда никакого добра в нем больше не осталось.