Расовая погибель и искупленье, эндемическое для иудейских сук, курсировало по благожелательной паучихе. Ее цепкие лапки тянули за мою блядотрубку. Я пал – изрыгая любовь, что пьянила меня и размягчала. Втолкнувшися телом своим в ея мягкость, я ласкал и оглаживал ея; клянясь при том, что Джесси и другую держу за одно.

– Мадам, мне повезло довольно, чтоб любить вас.

Целуя влажные власы ея, вспухая в гнилостном ея дыханьи, я мнил, что сладкий голос Джесси наполняет меня.

– Дымчато, как в Небесах, дражайший мой. – Я вновь поднялся и втолкнулся. До слуха моего донесся чпок раскрывающейся плоти и еложенье чего-то во мне, а также укус множества острых зубов и выплеск паучьей крови.

– Вот! – вскричал я, примостивши уютно голову в неуклюжие волоски. – Ты потеряла девственность, дура.

Чорная Вдова сим была убеждена, и я, уложивши ея, возлег на нея сам и лежал сверху долго, дозволивши ногам ея перколировать мне по спине. Мнилось, будто практика сие милая. Я взял то, что принимал за уста ея, проскользнул языком своим в путанице толстых волосков. Возлюбленная моя лизала кончик моего языка касаньем, что никогда и не было нежней, затем ввела мне в рот сосок, твердый, аки коралл.

Лицо Силвии Плат, в кое глядел я пристально, обрамленное привольными светлыми кудрями, было полным триумфом, и мы с нею играли в тыры-пыры, покуда из тела моего не закапал débauche. Покуда пасся я на животе вдовы, рука моя нащупала ея анус, и вот уж мои персты молнию вжикнули ей туда, а там уж открылося чарам моих мольб с готовностию.

Сильно мохнатые ноги вернули любезность – я чуял, как они, толстые и чувственные, выпускают мириады паучат, наводившихся в меня, и принимаются мять и месить мои белые ягодицы. В чем в чем, а уж в искусстве любови она была докою. Характерный каскад моей прически расцвел оттенком белладонны, такое ж порожденье зла, как Дом Непотребств в Проулке Плевак, отчего тело мое вынуждено было окостенеть и ожить встречь похоти.

Она немного постонала и произнесла иным голосом:

– Стало быть, так, что ли?

Волосы ея пали мне на лицо, как естьлиб Кровавые еврейские пауки сновали меня, однакоже не было во мне сил отодвинуть главу свою в сторону. Резкий запах серы взобрался мне в ноздри, словно подогретый уксус. Прогонистые клыки, огромные крюки кости, истекающие пеонами славы и златою живицею из земного корня неумеренно хмурились надо мною.

– Как скажете, мадам.

Какую часть сей огромной паучихи ласкал я столь интимно, кто мог сказать? В menage a trois между Силвиею Плат и Джесси Мэттьюз я был под рукою для примерки. Имел ли какой муж когда подобный опыт таких любовей… или же лишь я – человек, ставший примечательным его же собственными порывами и похотьми?