И вновь вступил я в ее зад со всего маху и ощутил, будто держу в утомленных дланях своих тяжелый Некролог. Мириады пёзд и отверстых каналов в нутро ея резвилися у моих лядвий и неуклонных причинных, и я погрузился в зеленую ея кожу, слыша долгое ея дыханье, исторгаемое не на шутку.
– Дорогуша. – Джесси вновь растянула настежь себе анус, и вновь, и вновь. – Я обожаю твое сердце. – Она перекатилась на спину со мною, по-прежнему застрявшим в ней, и деянье ея втолкнуло мой хер еще глубже в сладкое ея тело. Вместе лежали мы единым целым, глядя вверх на огромные звезды небес. – Жестче, быстрее, туже, глубже. – В тандеме с любовной ея литанией она поглаживала себе манду в нашем с нею взаимном ритме. Зелень чешуи ея, роскошный оттенок прудовой ряски у нея на коже, тот «Ок-Она-Топ-Она-Чпок», что производила она бедрами свойми, – сим електрифицировало меня всего. Когда же воды отошли, я восторгнулся, аки варварский царек, и нырнул ей под живот, усасывая сцаки ея в себя, алкаючи поглотить все соки ея своим организмом.
Естьли умрет она, естьли меня покинет, жизнь моя на сем завершится. Рассужденья иль поступки мои диктует отнюдь не болезненная угрюмость. Такие решенья принимаются хладом моей стали. Я выше. Жизнь есть всегда иллюзья – облегченье ей приносит ебка Погляды-в-День. Музыкальные ноты, выброшенные из фуги человечества, пробивают меня до самой сердцевины; ебать ее вечно, питаться любовию ея и протчая. Та любовь, что питаю я к Джесси Мэттьюз, – единственное мое утешенье в сей вселенной, и книгодержатель амбиций моих.
– Ты не… – Джесси прижала алые уста свои потесней к моим, нежная и пропитанная медом семени, и дошептала холодное: – …станешь моим Ангелом-Хранителем до скончанья времен?
Глава четвертая Человечьи Вафли Аушвица даруют мне благо. Я переживаю начальную стадью лапанья евреями моих внутренностей. Horror ubique animus, simul ipsa silentia terrent
Глава четвертая
Человечьи Вафли Аушвица даруют мне благо. Я переживаю начальную стадью лапанья евреями моих внутренностей. Horror ubique animus, simul ipsa silentia terrent
Мое собственное я исполнено ужаса.
Однакоже невзирая на сие, власть есть власть.
Для Дурной Крови держу я во всякое время у себя в кармане толстую скатку.
Томми Морэн ошуюю от чорной моей рубашки, а обряженный в габардин Озуолд – преследуючи меня с тылу, – мы шагали сквозь морось вверх по Берик-стрит в центральном Сохо. Маршировали мы под Громкий Бит Благословленья, исполнявшийся оркестром Имперской фашистской лиги соцьялистов, и пылкие барабаны его выбивали