Быстро встряхивая серебряным крестом своего гребня, я украдкою бросил взор влево. Там, над «Ормом из Сохо» – мясною лавкою – располагалась квартирка, в коей родилась моя восхитительная Джесси. Из меня заструилась теплая протечка. Одесную от меня, едва виднеясь за рыночными прилавками, выстроившимися по сию сторону Берик-стрит, выгля дывал лучший книжный магазин Лондона – «Были они смуглые и золотоглазые»[31], – и живописные витрины его выс тавляли в себе книги Толкина, Пика и Муркока, кричаще-яркие комиксы про Конана и Тарзана. Музыка Бычьего Сердца и Заппы ревела из его вечно открытых дверей. Я выпрямился, спина моя залубенела. Спросите чудака-полоскателя, бывали ль для жизни времена шикарней либо зловещей?

Далее ошуюю от нас излюбленный водопой – «Публичный дом Чорного Энгеса» – наполнен был по самые края утреннею сменою Долли-Варденских мужчин, и прах еще не был отрясен с их рук, когда хлебали они пинты крепких элей «Бум-Чика-Бум-Ба-Ба» и «Перст Епископа».

– Так-так-так. Ну вот опять, подумалось мне, сей зигзажный фейский звук, провозглашающий посадку еще одного еврея в Особое Бедствие.

– Ну не те ль мы самые? – Меня достиг фырчок в приседе, сопровождаемый ароматом вербены. На дистанцьи дыханья меня догнал Томми Морэн, шаркаючи из-за спины, его обширная мускулатура растягивала собою молниевые руны СС и Мертвых Глав на мундире его. Хоть статью он и не вышел, а лицо у него кулачного бойца, на службе у Моузли он шагал румяно и симпатично. – Вам когда-либо снились счастливые сны и просыпались ли вы с хладом в руке?

– Жизнь есть всего лишь пар, – загадочно вздохнул я. – Престо любви.

– Покуда мы готовы к тому, что мир в следующий раз прыгнет. – Его громадная длань от всей души опустилась мне на спину. – Ей же, – в голос его вкрался хохоток, – что скажете?

В Томми Морэне не было ничего ревнивого или вероломно-сердого. Николи не свойственно было ему рассказывать льстецам о ночном удовольствьи, что можно поиметь под апельсиновыми древесами Осейджа и в хорошо засыпанной могиле.

– Как оно есть – не таково, – рек я ему уверенно, как вокали зовал бы мышееду и червежору; на каждый букетик, что оставлял я высокомерно и кровавооко, иным от меня не доставалось ничего, окромя мягких слов. – Однакоже мы можем сказать, не каково оно все.

Лицемерье по расовой проблеме идеально – единственное рабочее решенье для сосуществованья. Думай одно, говори другое – и тогда все останутся довольны.

В общем и целом следуя линии древней тропы, мы миновали, по трое в ряд, изогнутую, обнесенную колоннадою дорожку, называемую Квадрантом. Антаблемент поверху образовывал балкон к меблированным комнатам над лавками, и из каждого окна и дверного проема сих обиталищ неслись звуки радостных приветствий. Аплодисменты подымалися до уровня отребья, редко вокализуемого свинскою публикою, но звучали они искренним нам и маршевому бою Союзного Оркестра аккомпанементом.