Завлекательный миазм просочился из него, и когда мы обнялись, лизнул я жестко и быстро из своего взреза. Он оторвался от меня, наметом явно на похороны, и, подобно пугалу, скрипящему на ветру, веретеноляжий сошел во двор внизу, а клинок мой до сих пор виднелся в его шее.

В личности моей дерзновенно пылал вкус к интуитивной прозорливости и соучастью с Сатаною, посему я соскользнул за ним следом в темную массу евреев. Принявши позу Моузли руки-в-боки, всю надменность его и наглость, я с Мистификацьями огляделся окрест.

Я осознал, что присутствие мое излучает некий свет сквозь небель[39], омывая тех евреев, что располагалися ко мне во близости, любопытственным зелено-атласным отливом. В свете сем открылось мне многое из того, что ранее было от меня сокрыто.

Хасид стоял предо мной на коленах там, куда и приземлился, загривок его белой шеи обнажен, хилые артерьи пульсировали. Свободным лезвьем, кое я вытянул из кожи своей, я раскроил ебучку наедино, избавивши тем его от жизни.

Льстецы семитов запутывают жизнь; ее ценность, достоинство и значенье низко пали в их пропаганде.

Вернувшися в позицью стоймя, временно сложивши руки, невзирая на проказы вокруг, я глазел на главную кучу, высившуюся на дальнем краю двора. Разлапистый Дом Еврея я воспринимал под низким, интимным углом.

В его архитектурной геометрьи не было ничего прирученного или зарегулированного. Его извращенные щипцы, шиворот-навыворотные дымовые трубы и скользящие крыши, усеянные «Небесными» блюдцами, на мой вкус были приспущены и злы. Мистер Тайн из Сохо легко мог бы считать его своим жильем, а тако-же и доктор Джон Ди. Я был на стреме, равно как и готов ежиться, и, невзирая на покровный туман, сбросил евреев, что млели и горели окрест меня.

Пройдя вперед, я вступил в скотские хлевы, оставивши дымный улей «ГРАЧЕВНИКА» на волю его судьбы.

Божественное провиденье разъединило меня с окружающею толчеею. Сие, а также психическая аура личности моей – запретная предрасположенность моего темперамента, – коя предотвращала любые деянья интимности, выказываемой мне евреями, и еще, быть может, и паленье пламеней.

Едва мрачное нутро хлевов объяло мя, я принюхался ко присутствию Старого Копыта либо Прекрасной Невесты, одна коже нос мой вытащил пустышку. Лишь капля из открытых кишечников да застоялого пыха от шалманов и кружал с низкими потолками донеслася до меня. Сие ни на секунду меня не обмануло. Держа свою голову склоненною, я различил промоченные тьмою животные стойла, средь коих и начал перемещаться, в общем направленьи следуя, как мнилось мне, линии большой стены. Вывески, прибитые над каждым деревянным закутком, намекали на зловещую исторью: «Наряд № 99», «Барак № 43», «Палата № 50» и тому подобное; засим достиг я стойла с вывескою гораздо крупней – красною каллиграфией по бледно-крэмовому асбесту она уведомляла меня о нижеследующем: