– Жопы вы ебаные. Пёзды Христа. Естьли вы, блядь, до того ленивы, что не вентилируете свои грязные бошки, я заставлю вас практиковаться, покуда в хвостах у вас соки не вскипят. Ебаные вы сучьи сыновья!

Он тонок – тот, кто заманивает меня в сие место. Посередь любезности вываливает на меня вот такое вот. Настают высокие ноты с воздушною подпиткою, шепчут мишуру и предвестья страшного суда. Подсознанье, эндоневрий, функции четверохолмия принимаются спорить о Свободе Воли.

Я корчил рожи – показать, что на устах моих ни капли шоколада.

На смешанной кочке из обуви, волос, очков и тысяч разбросанных зубов лежало небрежным манером мертвыми два десятка мелких беспризорников. Глава моя нырнула вдоль груди, возбужденье гребня моего флиртовало густым семенем по ветру. Я различил множество примешанных к сей печальной живой картине пузырьков и пакетиков, марок дезинфектантов, знакомых мне с давно минувших дней: «Мыло Доктора Ловеласа», мартышачью марку «Броука» (очищающий брусок), «Госсиджева Карболка Обжоры», «Плющовое Мыло (Оно Не Тонет)» и «Брусок Акдо».

Вознамерившись, свершив все, что могло иметь последствья, и располагаючи тонкостию не меньшей, нежели у прочих мужей, я вскарабкался на тот курган и сгреб голову одного из тех трупов, маленького мальчика. Кожа его была бела, яко бумага. Его шея в руце моей складывалась и хлопала, аки шея мертвого гуся.

Покуда я стоял там на коленях, в мою сторону навязался шумный ветер, принесши с собою мне в лицо раскаленную докрасна грубую овсянку Имбирных Пряников и Поющих Ирисок, Лакричной Воды и Испанского Сока. Тянучие младенческие голоса неопределенной тональности замещали массированный звук атонального уханья, и темы многих возможностей – зародыши пока еще никем не слышанных мелодий – поступали мимолетно и суггестивно. Слышат ли те бессчастные, поинтересовался я, поющие в руце Смерти, слабо дующие вдали рога Эльфляндии?

Пели ль дети сии по Тонической Сольфе?

На миг расположился я в истинном благодушье, слушая «И улыбайся, когда все рушится», «Ключи Кэнтербёри» и протчие песни. Ни на йоту не важно было, что я не в Камышовом Хлыстовом Лесу, не в Пади Малая Медь и не в Красном Эдди. Ибо муж настоящий устраивается там, куда падает. Я мягко поместил детскую голову обратно на кучу и, покинув тое стойло, продвинулся далее сквозь те зачарованные хлевы. Мне по-прежнему удавалось различать трупы во всевозрастающем их количестве, как мужчин, так и женщин, и старых, и молодых – они усеивали полы, загромождая каждое стойло на всю его высоту.

Вот вам Честный Торговец, естьли угодно, сим наслаждающийся. Мои томливые зеницы отнюдь не мешкали, но в полной мере вбирали в себя, дабы отвечать вместимости. До недавнего времени определенные евреи тут, должно быть, полагали, будто обитают на свинячьей спине.