– Слабоумным личностям изымают мозги и изучают их, – сказала она. – Их можно видеть вон там, за стеклом, они замаринованы в патоке.

Прежде, чем вы меня поправите, я знаю (ибо мы встретимся вновь): Анна погибла в Бельзене в календарном месяце марте. Но то, что я здесь записываю, относится к некоторому времени до того сериозного событья. Покамест же она одета в рванину, едва прикрывающую ее творожное белье. Не выше голени моей, лицо ея над тряпьем оголодало, не сказать истощено, и похоже на хрупкую птичию клетку, изваянную из тонкой белой кости, а светящиеся, как ничто другое, милые зеницы пристально смотрят на меня из его середины.

Мы встретились случайно – Анна Франк и я. Она была милейшим по натуре существом на всей земле, а история ея – задокументирована как несякнущий источник великого и незаслуженного страданья. Тем утром она вымочила сократившиеся кости свои в пахте и спрыснула свиным лярдом – но тщетно.

Ея карамелизованные глаза омывали меня добрейшим из возможных выражений; непритязательно, бескорыстно и целиком и полностью надежно; ожоги на теле ея выступали свидетельствами ея устойчивости к внешним воздействиям.

Я знал план игры, коей ея подвергали. Стигматы доктора Менгеле были мне хорошо знакомы. Ея быстро загнали в поджидавший крематорий вместе с наплывом русских евреев, где незамедлительно пыхнуло пламя и загоношилося вокруг них. Но прежде, чем языки его сумели охватить ея – фиалками, незабудками и девицами-в-зелени, кои скромно надуло ей в волосы, – она проворно направилась напрямки к выходу, протиснувшися меж железными дверьми, покуда те не успели прищемить ей пятки.

Несчастливцы, коим свезло, всегда производили впечатленье на Менгеле, коий различал их потенциал с расторопностию Чуда либо Чародея. Зловещий медик был к тому же почитателем отважных евреев, кои осмеливались хоть на какое-то сопротивленье, а не велись покорно, яко стайки гусей, в Окончательный Дом.

И он отпустил ея на волю (дабы насладиться ею в иной день), снабдивши ея корзинкою для сбора черники, тенистою шляпкою, из тростника плетенною, увенчанною розовыми бутонами роз, и розовым же платьицем из гинема, кое за минувшие месяцы сократилось до нынешней обтерханности.

– Сие казнь бесполезных, – покорно рекла она.

– Высокое мерило монголизма, – добавила другая девочка, стоявшая подле нее, крепко держа Анну за шуйцу. Выглядела она на тот же возраст, быть может – на несколько дюймов выше, и облачена была в викторианское платие и ожерелие шариков из фуагры размерами с шарики для игры в шарики. Знакомый Белый Кролик, приносящий удачу, в расторопных танцевальных полуботинках, валандался у нея за спиною.