Я стоял на своем, а группа евреев-задоходов – ни на миг не отводя своих от меня взоров – маршировала мимо прямо ко входу в «БУМЕРИЮ»: особым спринтом, огонь сосал им ноги, пронзительней в воющем блюзе своем, нежели чорные евреи Падуки, штат Кентаки.

Свешиваясь мертвыми со сплетающихся вервий из человечьих влас, вкруг меня летала и плясала дюжина голых евреев. Я поднырнул под их презренное вращенье, как уж есть мрачно освещенное слабыми електрическими сферами, болтавшимися на деревьях, и оставил их с gaîte de cceur[46] их же времяпрепровожденью. До меня доносилась трагическая музыка («Реквиемы» Моцарта или же Верди, либо Бетховенова «Missa Solemnis»), рокотавшая в отдаленьи, словно горести Обезианы, недавно научившейся говорить.

Я переместился в область деревянных хижин, незамедлительно показавшуюся мне знакомою и несоответственно обли ственную древесами.

Некролог – Зеленый Змий Аушвица – протащил свое двухсотфутовое анакондие тело сквозь жалкие хибары той проклятой конурбации. Поистине ль мог я видеть, как мелькающий хвост его исчезает в Бараке 12, а презлая глава его выныривает из Барака 30, в полумиле оттуль?

Естьли токмо застанете меня во дреме, сообщаю вам я, бродящим под популярными облаками жатой черники.

Неотесанные помыслы и ярые силы – вот состоянье мое. Я знаю, кто и что аз есмь, на что способен я – на хладное убийство и боль, что не сравнятся ни с чем, испытуемым допрежь.

Я прошептал:

Спасаясь бегством от Зеленозмия Некролога (прозванного так Пастором Химмлером), смешанная кучка чад бежала, куда глаза их не глядели, ко мне по широкой травянистой медиане, украшенной азальями и живыми дубами. Меня они миновали поблизости, и я мог разглядеть осколки стекла, торчавшие из их обнаженных тел. Члены Einsatzkommando использовали их как булавочные подушечки – морфировали тела их в костяшки домино либо шахматные доски; казнь как игра.

«Мотив о покойном лорде Эссексе» Джона Доуленда я слышал Вдали так же уверенно, как сам был лордом Хоррором noblesse oblige.

То был еврей – вечно он пытался кого-то обвести вокруг перста. Безо всякого ритма в походке еврей не мог Свинговать, даже естьли на его ебаную шею повязать вервие.

Новая часть Некролога явилась на открытый свет, елозя и ерзая с ликованьем в мерзкой грязи Аушвица. Крутился он, багровеючи от ярости, злорадствуя густой охряною кровию, что бродила в лучах солнца – очертаньями игуан, саламандр и именинного торта. Гроздья протекающих влагалищ и вздроченных хуев брызгали и сияли на спине его – взаимо действуючь друг с другом в чудны́х половых актах. Внутрь, наружу, внутрь, наружу, блядски омерзительно, и я отвел взор свой, слыша лишь открывающий рев заполняемых дыр, наб рызг амниотических жидкостей да похвальбу пустых труб.