К вящему беспокойству осмотрительных родителей Большой прошел средь малого народца, хлеща налево и направо. Когда его пышная отметина возникла на младенце, прикованном к колыбельке своей, оставивши на милом тельце сем понятье об его кармазинном почерке, те хлевы эхом отозвались на его веселие, словно бы самая мать Христова издала звук свежим рожденьем.
По Большому ползал анимизм, как проделывает он сие со многими мужами, зачастую совокупленный с похвальным стремленьем ко знанью.
Сколь бы ни был велик или мал муж сей, я б подскользнул к нему и выеб его б до паденья на колена. В кулаках моих жестко гнездился Капитан Бритва, а посему намерен я был вырезать на лике его новую ебаную пизду. Еврейские мужланомозглые, дворняги и гамнососы таилися с лицемерьем своим по всем лагерям смерти, кои мне посчастливилось посещать. Стало быть, тут никаких сюрпризов.
– Ступай по ебаной сей мешанине, – интонировал я. Царь Грех дунул носом, щелкнул языком и вновь закатил зеницы свои, поблескивая некоей влажностию во цвете лица своего, коя никогда не высохнет. Какой-то миг смотрел он прямо на меня, щерясь, всего кипящего меня оставивши в грубой мощности. После чего Жидожог извлек из унылого закутка дитенка, пораженного младенческим параличом, и заставил его ковылять предо мною. Дитя поверх лайковых сапожек на пуговичках носило короткие гетры – поистине еврейский Фонтлерой. А когда я замахнулся крыстангом – толстою гибкою палкой – на голову ребенка, брасопя его разбрызгом, ибо он назвал меня «Шхиною» – иудейским обозначеньем проявленья Бога, – то знал, что сие удовлетворяет меня в чорном позоре, и откатил назад, дабы предоставить Большому его следующее действье.
С тою же точностию, с каковой за тиком следует так, я присутствовал при рожденьи множества Смертей, зачастую – повитухою. Бессчетные числа смывал я в Аид, а потому кое-как разбирался в наружности человека пристойно удовлетворенного, каково было и расположенье Большого, и вскорости он уж покинул поле зренья моего, хладнокровно потряхивая перстом и большим пальцем своим на деснице, глаголаючь:
– А теперь – лицом к стенке.
Когда Большой ушел, меня обступили новые чада, игравшие в летние свои игры, и я проталкивался сквозь них, прерывая их бессодержательные проказы – «Призрак в Саду», «Ведерко и Шаги», «Хитрый Лис», «Старушка из Ботани-Бея», «Пни Банку», «Соберись-Освободи» и множество им подобных, коих не мог я поименовать. Воздух продолжал и далее дуть сепьей, а ароматы и далее наращивались неуклонно, и вскорости у меня вновь вскружилась глава от запаха миробалана и зеленого консервированного имбиря, а тако-же изобилья гретого белого сухого вина с пряностями, а еще и вкуснейших вин, «Флипа»[44], проклятой вони «Фит-тот-Джина» и «