Кроме того, Диноэл исправно выполнял все медицинские предписания Мэриэтт. Ему что-то кололи, чем-то прогревали, мигали в глаз каким-то лазером. Дин терпеливо все сносил, но, надо признать, особого эффекта не чувствовал.

* * *

За всеми этими хлопотами подоспевшая осень незаметно повернула к зиме, холодный ветерок все чувствительней забирался под куртку, в убранстве подступающих к стенам лесов сквозная чернота подъедала островки желтого и багряного. Полетели снега, и вот из-за примеряющих белые шапки холмов проглянул Новый год. В один из дней возле дома остановился почтовый фургон и изрыгнул деревянный ящик солидных размеров. В ящике оказался Мэриэттин «Харлей» «Тарантул», все ее лондонские платья и драгоценности, ворох накопившихся бумаг и письмо тетушки Агнессы, среди прочего сообщавшей, что «этот чудак Олбэни все-таки женился на своей Маргарите» и уехал из Лондона – похоже, навсегда.

Письмо читали за ужином, Мэриэтт положила его рядом с тарелкой, надолго замолчала, и дальше ударила молния, обрушились небеса, землетрясение поменяло местами море и сушу, и жизнь еще раз свернула в другое русло.

– Дин, я беременна.

Диноэл отложил вилку, в обычной манере устремил задумчивый взгляд в сторону, а потом на Мэриэтт.

– Прости за глупый вопрос, но ты уверена?

– Сама несколько раз делала анализы. А потом и не сама. И срок уже приличный.

– Что ж, поехали. Мы ведь, как я понимаю, должны к кому-то ехать? Успеваем доесть?

– Завтра в час. Нужна твоя генетическая карта, необходимо твое согласие и подпись, ты ведь какой-то невероятно засекреченный…

* * *

В кабинете профессора Розенталя мало что напоминало о медицине. Полумрак, уют, антикварная лампа, натуральная кожа кресел, шторы с вышитым рисунком ручной работы, книжные полки с фолиантами, письменный стол ценой, похоже, как космическая яхта – Диноэлу даже стало неловко за свои кроссовки. Сам Розенталь был молод, лыс – не то по моде, не то по природе, высок ростом и носил дымчатые очки без оправы, которые в другие времена назвали бы «стрекозиными», и более всего походил на веселого верблюда. Веселого потому, что прямо-таки излучал оптимизм и веселье, и вид имел такой, будто все время собирался пошутить. Говорил он, однако, о вещах отнюдь не шуточных.

– Ну-с, дорогие будущие родители, мы с вами, в общем, стоим перед чудом. Чудо очень долго заставляло себя ждать, а теперь вдруг сказало «да», и в обоих случаях непонятно почему. Чудеса, как известно, анализу не поддаются.

«Чего этот дромадер так веселится», – мрачно подумал Диноэл – ему такое вступление не понравилось, он явственно чуял неладное, и дромадер, словно услышав его мысли, немедленно оправдал ожидания: