Мне не понравилась математическая точность её прогноза, а ещё больше не понравилось предложение, но суровые времена настаивали на суровых мерах. И так, трясясь от каждого шага новообретённого коня и молясь всем богам, чтобы он не прыгал слишком часто, я покинул лагерь церковников. Остаток ночи запомнился тягучей патокой, заполненной ужасом, ветром в лицо и гривой, что постоянно лезла в рот.

Первый привал прошёл как в лихорадке; не помнил, как слез, не помнил, что ел и ел ли вообще, а очнулся лишь под конец, когда Пандора стала объяснять основы езды. Ей было весело; словно и не убивала бывшего товарища, словно и не сбежала от могущественной организации, которой служила. Нет, с вампирши мрачные обстоятельства скатывались, не впитываясь совершенно. Ни тени сомнений, ни порыва оглянуться, подумать над тем, что свершила, — Пандора двигалась вперёд, увлекая меня за собой.

Когда на второй стоянке Пандора предложила меня излечить, я замотал головой и даже сложил обветрившиеся губы в подобии улыбки — мол, всё здорово, не обращай внимания. От одной мысли, что она снова по-хозяйски покопается в моих шестерёнках, я почувствовал себя грязным. Свежей раной кровоточило воспоминание о том, как меня пьют. Воспалённой кожей ныло противное, мерзкое желание попробовать ещё разок, ещё один только раз. Отражение в кривом зеркале с удавкой зависимости на шее убеждало, что кормление пойдёт на пользу и ей, и мне. И это я, тот я, который в детстве не спал всю ночь, если под вечер упоминали вампиров!

Я учился быстро, и верёвка канула в небытие — от всей души надеялся, что навсегда. Мы проезжали городки и сёла, и каждый взгляд царапал меня, как нож верного Триединым убийцы. Пандора же… вела себя, как полагалось Пандоре. При всяком удобном случае снимала капюшон, демонстрируя жадным взглядам заострённые уши и купаясь в их восхищении, граничащем с преклонением. К ней подходили, просили благословление, и она давала его, ничуть не стесняясь того, что предала учреждение, ответственное за благословления.

Подвижная, активная на грани суетливости, которой никогда не отдавалась, Пандора, если случалось ей идти пешком, заглядывала в окна домов, поднимала крышки пузатых кувшинов, копошилась в бочках и ящиках, пока их хозяева стояли рядом, улыбаясь счастливо и слегка растерянно. Знак её охотничьей природы — два длинных клыка — пробуждал в людях абсурдную приветливость. Не раз ей подносили какую-нибудь безделушку, которую она отдавала мне или первому встречному, поскольку, как объясняла, «радость от того, что даришь и принимаешь подарок, сияет звездой». В такие моменты я почти верил, что она забыла про решение отдаться тьме.