Рассказ Пандоры показался мне суховатым, но я списал это на её странную манеру говорить.

— Красиво.

Вампирша не ответила. Она допила кровь и теперь трясла кружкой, вытряхивая на язык последние капли.

— А какие легенды ходят среди твоего народа?

— Мой народ? Я перворождённая. У меня нет легенд. Это одна из глупостей, которыми себя пичкают люди, боящиеся правды и объясняющие иносказаниями то, что не вмещается в их разумы. Но это не ваша вина, — покровительственно добавила она, будто это всё объясняло.

— А чья?

— Векхцвайна, Айемсии и Сехта.

Я как раз заканчивал выскребать потроха, и возня с кишками сделала меня сварливым.

— Утверждаешь, что не веришь в легенды, а сама ссылаешься на богов, — фыркнул я, вживаясь в шкуру прожжённого атеиста, — Боги — это инструмент познания, которым люди испокон веков стремились объяснить то, что происходило вокруг них.

— Тогда вини меня, любимый, — засмеялась Пандора. Я растерялся: ожидал возмущения, споров, очередной порции вампирского высокомерия, но только не такой бессмыслицы.

— При чём тут ты?

— Я перворождённая, — Пандора сполоснула кружку, подошла ко мне и забрала вырезку. Бросила её в успевшую вскипеть воду. Вслед за мясом полетела щепотка соли.

— Вампир. И что?

— Перворождённая.

— В чём отличие?

— В том, что я — это я, а остальные — это остальные. Я — это точка настоящего, а другие — налипающие на неё выдумки.

— Готов поспорить, такой же ответ даст любой вампир.

— Зачем спорить? Будто мне есть дело до их фантазий.

Я решил, что эта ночь подходит для откровений. Раз уж разговор естественным образом завернул в мировоззренческие дебри, грех этим не воспользоваться.

— Почему ты не говоришь о прошлом? Старательно обходишь его, а когда прижимает — говоришь так, словно оно происходит прямо сейчас.